В административной практике в порядке вещей было, когда назначенный на должность чиновник всеми способами осуждал деятельность своих предшественников для возвеличивания собственных успехов — как правило, за исключением кого-либо одного из них, чьи деяния уже получили признание. Так, например, А.А. Барятинский не возражал, когда его называли преемником Ермолова, хотя время их правления на Кавказе разделяли «эпохи» пяти других главнокомандующих — Паскевича, Нейдгардта, Розена, Головина и Муравьева. Причем последний пользовался особым недружелюбием мемуаристов, прославлявших Барятинского. В случае с Ермоловым и Цициановым ситуация иная. Между ними, кроме Гудовича, на Кавказе успели проявить себя Тормасов, Паулуччи и Ртищев. И хотя именно последний «сдал дела» герою Отечественной войны 1812 года и своими приемами правления принципиально от Гудовича не отличался, Ермолов его не поминает злым словом. Вообще, последовательно выражаемое восхищение Цициановым и столь же последовательное хуление его недруга Гудовича не вполне соответствуют характеру «проконсула». По нашему мнению, в данном случае мы имеем дело с редким для Ермолова примером действительного одобрения курса Цицианова, который казался ему единственно верным. Судя по всему, Ермолов и в самом деле тщательно изучил опыт его действий.
В еще большей степени наследником Цицианова имел право считать себя Михаил Семенович Воронцов, который впервые приехал на Кавказ в 1803 году 21-летним гвардейским поручиком. Потом были кампании 1805 и 1806—1807 годов. Во время Русско-турецкой войны 1806—1812 годов он уже показал не только личную храбрость и распорядительность, но и несомненные полководческие дарования. В Бородинском сражении его дивизия защищала Багратионовы флеши и была почти полностью уничтожена: из четырех тысяч солдат и офицеров в строю осталось всего 300 человек. Сам Воронцов был ранен пулей. После выздоровления он участвовал в походах и боях 1813—1814 годов и показал себя умелым администратором, начальствуя над русским оккупационным корпусом во Франции. В 1823 году его назначили бессарабским и новороссийским губернатором. На этом посту он сделал очень многое для экономического развития Юга России. В 1845—1854 годах он служил главнокомандующим на Кавказе. В отличие от целой вереницы своих предшественников — от И.В. Гудовича до Е.А. Головина — он не только воевал, но и прилагал огромные усилия для административного обустройства и экономического развития края.
* * *
На «жизнь после смерти», равно как и на степень забвения, огромное влияние оказывает то, как сам человек и его деятельность отразились в литературе. Первой печатной работой о погибшем главнокомандующем стала изданная в 1823 году в Москве небольшая брошюра П. Зубова «Жизнь князя Павла Дмитриевича Цицианова», являющая собой панегирик этому государственному деятелю и содержащая краткие биографические сведения на основе его послужного списка. В 1845— 1854 годах, когда главнокомандующим на Кавказе был князь Михаил Семенович Воронцов, коммеморация истории «покорения Кавказа» стала частью его политики. Воронцов считал очень важным представить себя не случайным «назначенцем», а преемником Цицианова и Ермолова — двух самых выдающихся людей, руководивших этой имперской окраиной. Поэтому не случайно местный официоз — газета «Кавказ» особо отметила 40-летие со дня гибели Цицианова:
«…День тогда скорбный для Закавказья, священный теперь воспоминанием кончины того, кто кровью своей спаял в одно стройное целое разъединенные, враждующие между собой части прекрасного края и сильной рукой и великим умом преклонил его под сень великой державы русской… В три года — устроив и успокоив Грузию, кровью купил он Джаро-Белоканскую область и Ганджийское ханство; умом добыл княжество Мингрельское и Гурийское, царство Имеретинское, султанство Шурагельское, ханства Карабахское, Щекинское, Ширванское, наконец, под Бакою (Баку. — В.Л.) запечатлел смертью длинный ряд приобретений, распространивших до Аракса пределы империи. В три года Цицианов создал великое тело — от моря Черного до моря Каспийского, от хребта Кавказского до Куры и Аракса, и нет сомнения, он дал бы ему и великую душу. Если бы смерть не пресекла его кипучую деятельность, то с тем сильным нравственным влиянием на туземцев, с тою их неограниченною доверенностью к себе, какую умел он выиграть у народа, должно было надеяться, что Цицианов в несколько лет устроил бы край и тем избавил бы Россию от многих кровавых жертв, впоследствии принесенных для утверждения благосостояния Кавказа… Сколько усопших героев окружают его гробницу, сколько славных могил украшают страну, сторожимую снеговым Кавказом, и это все ученики Цицианова. А сколько еще в живых, которым завещал он свою мудрость, любовь к правде и презрение всех благ земли, когда дело идет о благоденствии народов и о славе России. Семена, брошенные его высоким умом и доблестной душой, созревали, поддерживали край в продолжение сорока лет и теперь приносят плоды. И кто не последует твоему примеру — жертвовать всем для славы отечества и воли Царя, направленной к благоденствию врученных им от Бога народов? Твоя могила есть залог счастья страны, принявшей в недра свои останки героя, и кто с пламенной любовью к славе и отечеству не придет в сей день к твоему праху воздать благоговейную дань благодарности и удивления»[870].
Целый ряд публикаций должен был закрепить в сознании читателей газеты образ незаурядного государственного деятеля. 23 февраля было напечатано последнее письмо Цицианова бакинскому хану; 16 марта — воззвание Цицианова, обращенное к джарцам и белоканцам от 3 октября 1803 года; 23 марта — очерк о гибели генерала Гулякова; 27 апреля — «Письмо с дороги находящегося в свите наместника», в котором говорилось о том, как М.С. Воронцов приказал установить памятную доску на доме, где после взятия Гянджи (Елисаветполя) останавливался Цицианов. Книга А. Висковатова «Князь Павел Дмитриевич Цицианов», напечатанная в Тифлисе в 1845 году, — также проявление деятельности М.С. Воронцова по популяризации имен главных деятелей на Кавказе. Это прослеживается и в топонимике края, и в установлении памятных досок и монументов. Основой книги А. Висковатова, вероятно, служили официальные документы — формуляры, рапорты и пр., поскольку все, что не фиксировалось в послужном списке, нашло в этой работе крайне скудное отражение[871].
И все же отечественная историография не слишком баловала Цицианова своим вниманием. Хотя все историки давали самую высокую оценку личности и деятельности главнокомандующего, от создания основательного труда, ему посвященного, они почему-то отказывались. П.И. Ковалевский в своем двухтомном сочинении, увидевшем свет в 1915 году, с восхищением писал о П.Д. Цицианове: «Нужно было иметь командующим войсками и управителем края человека умного, честного, преданного России, образцового воина и любящего страну человека. Таким человеком оказался генерал Цицианов. По рождению грузин, по воспитанию и образованию истинный русский патриот, он участвовал уже в Кавказских походах и здесь и в других местах показал себя достойным назначения на данное место. Для него Грузия была часть России, и в России он любил Грузию, а в Грузии — Россию»[872]. Периоду его управления краем в книге Ковалевского уделено несколько десятков страниц. Гибель Цицианова оценена Ковалевским как большая потеря, имевшая тяжелые последствия для Закавказья: «Смерть славного воина и великого администратора послужила поводом к тому, что все восточные хищники подняли голову, заключили взаимный союз и решили накинуться на Грузию»[873].
