Коваленко секунду безмолвно смотрел на начальницу.
— Понял, — наконец произнес он и поднялся со стула. — Спокойной ночи, товарищ главный следователь.
— Спокойной ночи, товарищ следователь.
Выходя из кабинета, он чувствовал спиной ее пристальный взгляд. Он затворил за собой дверь.
Значит, никакого материала нет. Ни компьютерного диска, ни билета на самолет, ни страницы из записной книжки. Из того, за что отдал жизнь Хэллидей, из того, что они с Мартеном так тщательно скрывали от Ленара и что он только что отдал ей. Ничего этого нет. И никогда не существовало.
14
— Вы работаете на ЦРУ.
— Нет, я студент.
— Как вы проникли в высшие круги России?
— Я студент.
— Кто такая Ребекка?
— Подруга.
— Где она сейчас?
— Не знаю.
— Вы работаете на ЦРУ. Кто ваш куратор? Где ваша база?
В темноте было невозможно понять, где находишься и как долго. Два дня, три, четыре? Неделю? Или дольше? Поездка в грузовике закатанным в ковер показалась Мартену нескончаемой, хотя на самом деле, наверное, длилась часов пять-шесть. В конце путешествия его вытащили из кузова, не снимая с глаз повязки. Как и в Роттердаме, потом пришлось иметь дело со ступеньками — на сей раз он насчитал четыре лестничных марша. И опять-таки, как в Роттердаме, его поместили одного в комнатушку без окон. Единственная разница заключалась в том, что в этой комнате была тесная ванная с туалетом, а также койка с подушкой и одеялом. О том, что случилось со спасшей его семьей, лучше было не думать.
По меньшей мере раз десять те, у кого он оказался в неволе, со строгой периодичностью связывали ему руки, завязывали глаза, вытаскивали его из комнаты и сводили на один лестничный марш вниз. В другой комнате, которую он не видел, его уже дожидался человек с гортанным голосом, сильным акцентом и табачной вонью изо рта, чтобы снова и снова задавать одни и те же вопросы. Мартен давал на них одни и те же ответы. А когда все ответы были даны, вопросы начинались по новому кругу:
— Вы работаете на ЦРУ. Как вы проникли в высшие круги России?
— Меня зовут Николас Мартен. Я студент.
— Вы работаете на ЦРУ. Кто ваш куратор? Где ваша база?
— Меня зовут…
— Кто Ребекка? Где она сейчас?
— Меня зовут…
Это начинало напоминать противостояние характеров — что-то вроде игры по принципу «кто кого». В качестве детектива лос-анджелесской полиции, занимавшегося раскрытием убийств, Мартен был далеко не дилетантом в искусстве допроса. Однако никто не учил его, как себя вести, если окажешься за тем же столом, но с противоположной стороны. Быть допрашиваемым оказалось ничуть не легче, чем вести допрос. Тем более что рядом не было адвоката, готового в любой момент вмешаться и защитить клиента.
Он чувствовал себя попавшим в плен солдатом, который называет лишь свое имя, звание и служебный номер. Так же как и пленный солдат, он знал, что его первейший долг — попытаться бежать. Но это выглядело невозможным. За ним было установлено круглосуточное наблюдение независимо от того, сидел ли он один в своей темной комнатушке или его вели на очередной допрос. В первом случае охранники в вязаных шлемах сторожили дверь снаружи, во втором — одним махом распахивали ее, врывались внутрь, скручивали ему руки, надевали на глаза повязку и тащили вниз по лестнице.
Его кормили и поили, а также обеспечивали минимальными средствами гигиены. Если не считать постоянной тьмы в комнате или повязки на глазах, что было одно и то же, а также редких тычков и пощечин по время допросов, физически его почти не истязали. Само по себе это было любопытно. Сильно действовало на нервы бесконечно тянущееся время. Но хуже всего была неизвестность. Мартен, как ни ломал голову, не мог взять в толк, к кому попал, что делают или задумывают эти люди и на что они рассчитывают, удерживая его в качестве пленника. Невозможно было представить себе, сколько все это может продлиться. И не убьют ли его попросту, когда устанут от этих бестолковых допросов?
Мартен крепился как мог, и все же такое существование подтачивало его силы. Когда не знаешь, какое сейчас время суток, когда время становится неосязаемым, начинаешь утрачивать ощущение реальности. Хуже того, подчас казалось, что по его нервам пропускают электрический ток, — им овладевала паранойя. Сидеть в кромешной тьме само по себе несладко, а тут еще начинаешь прислушиваться к малейшему шороху за дверью, пытаясь предугадать, не идут ли за тобой снова. Чтобы схватить, ослепить, связать, утащить вниз, на допрос. Иногда ему слышались какие-то шорохи. А может, просто казалось?
Тревожнее всего были резкие шорохи, как будто кто-то скребся. Начиналось всегда с одного-двух таких звуков, но волна быстро нарастала — пять, десять, пятьдесят, сто… Наконец не оставалось ни малейшего сомнения в том, что за дверью скребутся тысячи маленьких суетливых лапок. Целая армия крыс пыталась прогрызть дерево, чтобы проникнуть к нему. Сколько раз он вскакивал с койки и бежал в темноте, чтобы заорать и обрушиться с кулаками на дверь, распугивая этих тварей. Но всякий раз в последнюю секунду останавливался, понимая, что в действительности ничего не слышал.
Через определенные промежутки времени, кажется раз в день, дверь открывалась и в комнату входили люди в вязаных шлемах, всегда по двое. Они оставляли еду и тут же уходили, не проронив ни слова. Иногда несколько дней кряду это было единственным событием, которое разнообразило его существование. И тогда ему хотелось, чтобы его отвели на допрос. Там было хоть какое-то человеческое общение, хотя всегда враждебное и всегда по одному сценарию.
Голос дознавателя стал уже каким-то свойским, со знакомыми интонациями и особым акцентом, который по-прежнему не поддавался определению. Табачное дыхание, вызвавшее когда-то тошноту, стало почти приятным. Возникало нечто вроде наркотической зависимости. Чтобы не потерять рассудок и выжить, нужно было полностью сменить умонастроение. Необходимо было сосредоточиться не на своих мучителях и не на темноте, а на чем-то совершенно ином.
Он так и поступил.
Ребекка. Мартен стал думать только о ней. Как она выглядела в тот последний раз, когда он видел ее на вилле в Давосе. Любящая невеста, будущая царица России. Он думал о ее тогдашнем эмоциональном состоянии и о том, что может твориться у нее на душе сейчас. Верит ли она в то, что он мертв? Как может реагировать на его смерть? Все так же, ни о чем не подозревая, следует в русле событий вслед за тайной и кровавой узурпацией русского трона Кабрерой?
Следует в русле событий.
Потому что любит его.
И знает, что он любит ее.
И не имеет представления о том, кто он на самом деле.
И о том, что он совершил.
