Утром монахи приехали в Вирму, здесь Савватий стал расспрашивать жителей, зимует ли кто на Шужьмае. Ему ответили, что еще в прошлом году там разбилось судно, а больше они ничего не знают. Погрузив запас, монахи двинулись в обратный путь, и тут Савватий с большим трудом уговорил Ферапонта повернуть к острову. Ветер был попутным, и они довольно быстро достигли цели, но здесь долго бродили по глубоким сугробам, ища сами не зная кого. Наконец у большого валуна монахи увидели маленькую хижину, в которой находились два голых и голодных человека. Ноги у них почти сгнили, а сами они были чуть живы. Накормив голодных, монахи перенесли их в лодку и поплыли к монастырю. Внезапно посреди моря к лодке принесло множество льдин. Ферапонт стал укорять Савватия за то, что он взял на лодку лишних людей. Но с помощью Божией они благополучно прибыли в обитель.
В следующий раз игумен послал монаха Савватия вместе с иноками Даниилом, Филаретом и Елисеем ловить рыбу на реку Выгу у порога Золотца. Когда рыбаки ставили сети, монах Даниил по какому-то внушению свыше сказал Елисею: «Зачем, Елисей, напрасно трудишься, ставя эти сети? Твоя ловля уже прошла, больше не ловить тебе рыбы, ибо приблизилась твоя смерть». Елисея охватила скорбь, потому что он хотел умереть в схиме, а среди них не было ни одного иеромонаха, кто мог бы его постричь. Старцы посоветовали монаху возложить на себя схиму, которую он, видимо, носил с собой, с молитвой «Достойно есть» и призвав благословение преподобных Зосимы и Савватия. Наутро монах проснулся без схимы, которую нашел висевшей на дереве. Поняв, что из-за вражеских козней постриг не совершился, он стал умолять старцев придумать что-нибудь, чтобы постричь его. Те, по совету старца Савватия, положили его в лодку и поплыли в Суму, где было монастырское подворье. Как только они оказались в открытом море, началась сильная буря, ветер порвал парус, сломал мачту, волны захлестывали судно, все стали упрекать монахов Савватия и Елисея, втянувших их в опасное предприятие. Они плыли в такой тьме, что, сидя рядом на лодке, не видели друг друга. Но Елисей утешал братию, говоря им, что он видит на носу лодки преподобного Зосиму. Когда монахи наконец-то достигли Сумы и нашли священника, им показалось, что Елисей уже умер. Со слезами старцы стали молиться преподобному Зосиме: «О, преподобный отче, зачем мы столько труда положили, такую беду в море перенесли, надеясь на твои молитвы и помощь?» Но в конце концов решимость и надежда монаха Елисея и смелость Савватия не были посрамлены. Неожиданно умерший стал проявлять признаки жизни, на него немедленно возложили схиму, он причастился и мирно почил. Это последняя история, в которой упоминается старец Савватий. Однако известно, что он прожил в монастыре, подвизаясь в столь опасных предприятиях, около пятидесяти лет.
Глава 4
Монастырский четырехугольник
Со времен древних палестинских лавр святых Феодосия Великого (529) и Евфимия Великого (473) общежительные монастыри строились по плану четырехугольника. Эту традицию не нарушали и в русских обителях. Преподобный Дионисий обошел понравившееся ему место на реке Глушице и очертил его границы «по лаврскому обычаю» — то есть четырехугольником. Преподобный Корнилий Комельский также «устроил четвероуголен образ монастырю». Такая планировка имела не случайный, но символический характер: Небесный град Иерусалим, в котором будут жить спасенные народы, описан в «Откровении святого Иоанна Богослова» как «четвероугольник», «и длина его такая же, как и широта» (Откр. 21, 16). «Он имеет большую и высокую стену» и «ворота на все стороны света: с востока, с севера, с юга и с запада» (Откр. 21, 12). Монастырь как земной образ Царствия Небесного строился по плану Небесного Иерусалима. Его четырехугольник обносили стеной с воротами на все стороны света. В центре «обители всегда ставили храм как «некое око, взирающее на монастырь». В Небесном Иерусалиме, по описанию апостола Иоанна Богослова, нет храма, «ибо Господь Бог Вседержитель храм его, и Агнец» (Откр. 21, 22). Но пока не закончена земная история, храм остается центром обители как жилище Бога, как место, где совершается Божественная литургия. Рядом с храмом в монастырях всегда находилась трапезная, ибо монастырская трапеза является как бы частью и продолжением богослужения.
Первый монастырский храм был, как правило, холодным. Его посвящение давало имя всей обители. Вскоре рядом с ним появлялся теплый храм для богослужения в зимнее время; такой храм устраивали обычно вместе с трапезной. Рядом с церковью возводили звонницу или колокольню, колокола могли размещаться также на открытой галерее, устроенной над церковью и именуемой ярусом звона. «Присутствие колокольни в чреде храмов тоже имеет внутреннюю закономерность. Колокольный звон, минуя века, несет нам ту благую весть, которую на заре нашего спасения услышала Богородица от архангела Гавриила. Колокольный звон освящает воздух и, подробно кресту, соединяет небо и землю» (Рыбин. Знамение креста. С. 36).
Монашеские кельи строили полукругом с восточной стороны от храмов, так чтобы монах в оконце своей кельи мог всегда видеть храм и его святой алтарь. Территория внутри монастырской ограды считалась священной и предназначалась только для «ангельского чина» — монашествующих. Поэтому гостиные кельи для богомольцев находились у Святых врат, при входе в монастырь. В Кирилло-Белозерском монастыре даже дубовые кельи царя Иоанна Грозного находились не в главном — Успенском монастыре, а в Иоанновской обители, служившей богадельней для немощных и больных монахов. В монастыре преподобного Корнилия Комельского богадельня, где принимали странников, была устроена, по повелению святого Корнилия, за стенами обители. Игумен Соловецкого монастыря — святитель Филипп — поставил каменную палату «на пристанище» богомольцам и приезжим людям вообще за пять поприщ от монастыря — на Заяцком острове (РНБ. Соф. № 452. Л. 267).
Входили в монастырь через главные — Святые врата. Прежде чем войти, обязательно останавливались и молились на иконы, установленные над ними. Часто Святые врата расписывали фресками. Размышляя над содержанием росписи, человек должен был проникнуться пониманием того, куда и зачем он идет. В 1585 году старцем Александром с «Омелином (Емельяном. — Е.Р.) и Никитою» были расписаны Святые врата Кирилло-Белозерского монастыря. Примечательно, что на щеке северной подпружной арки врат старцы написали видение Моисеем Неопалимой Купины на Синае (Рыбин. Знамение креста. С. 35). Моисей изображен снимающим сандалии, что согласуется с рассказом Библии: когда Моисей пошел посмотреть на удивительный терновник, который горел, но не сгорал, то из среды горящего куста к нему воззвал Господь и сказал: «Не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исх. 3,5–6). Так и входящий в монастырь должен был оставить за монастырской оградой все греховное и нечистое, прежде чем ступить на святую землю обители. Стоя у монастырских стен, каждый человек должен был вспомнить о Небесном Иерусалиме, о котором в «Откровении Иоанна Богослова» сказано так: «И не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни» (Откр. 21, 27). На полукруглых столбах Святых врат Кириллова монастыря изображены архангелы Михаил и Гавриил. Архангел Михаил как глава Небесного воинства охраняет обитель, а архангел Гавриил держит в руках свиток — книгу жизни. И те, «кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное», — говорится в «Откровении» (Откр. 20, 15). Такие серьезные размышления о конце мира и участи собственной души тревожили всех, входивших в обитель, от монаха до простого паломника.
