Никто не говорит: Володя не может ходить, потому что у него в костях метастазы. Все говорят: смотрите, какой он сильный, как ему хорошо, тут лучшие медсестры, о нем заботятся. Может быть, он успеет написать свой новый роман. Все понимают: никакого нового романа не будет. Какой к черту роман? Может, проживет неделю. Если повезет, месяц. Я подумал, что такого не случится. Лучше пусть откажут органы от ударной дозы химии. Пусть лучше я буду бороться. Пусть откажут почки, отключится печень. Но я буду понимать: я сделал все, чтобы выжить. И если мне предстоит сорваться с обрыва в пропасть — пусть я сделаю это на своих условиях.
О смерти Пронина мне сказала Яна. Она села за компьютер, открыла фейсбук и через несколько минут поднялась: Вова, ты только не волнуйся. Игорь Пронин умер. Мы обнялись. Было очень грустно. Мы не были с ним друзьями. Мы общались в основном только в фейсбуке; виделись очень давно в Москве. Мы не знали друг друга. По сути у нас не было с ним ничего общего, кроме рака.
Летом 2017 года от рака шейки матки умерла Светлана Прокопчик. В отличие от Игоря, она много писала о своей болезни после постановки диагноза. Она описывала почти каждый свой день. Она была одинокой женщиной; думаю, фейсбук стал ее окном к людям. Не представляю, как она жила в этом аду. Ей приходилось делать многое самой: ходить за продуктами, когда после химии нет сил подняться; устраивать собаку в питомник; решать кучу бытовых вопросов. Все это она делала сама. Не знаю, смог бы я справиться без Яны, которая не отходила от меня ни на шаг, звонила, помогала, целыми днями сидела со мной в палате после операции, осматривала и чистила опустевшую полость глаза; к сожалению, у Светланы своей Яны не оказалось. Ей успели сделать, если не ошибаюсь, три курса химии. Появилась надежда: метастазы уменьшились, опухоль откликнулась на лечение. Она искренне радовалась, когда ложилась на лечение в больницу: там были люди, которые о ней заботились — пусть и по работе. Думаю, там ей не было одиноко. Она писала о соседях по блоку, рассказывала какие-то смешные случаи, иногда жаловалась на медперсонал. У нее был такой диагноз, который в принципе давал надежду на излечение; правда, стадия уже четвертая. Однако она верила, что победит. Думаю, многие в это поверили вместе с ней: ее уверенность передалась френдам. А потом она умерла. Как это обычно бывает — внезапно.
Ты знаешь, что человек серьезно болен. Что скоро он умрет. Что он умрет, может быть, в этом месяце. Но вот он умирает — и это всегда внезапно.
Глава десятая
Мне кажется, главное, когда ты узнаешь, что болен раком, — это не потерять время (если, конечно, ты хочешь выжить). Это такое заболевание, когда каждый день на счету. Благодаря помощи друзей, знакомых и даже совершенно незнакомых людей летом 2015 года мы с Яной делали все очень быстро: быстро сдавали анализы, быстро консультировались, быстро проходили любых врачей. Эрик Брегис помогал со сбором денег в интернете — и собранные деньги улетали тоже очень быстро. Это были стремительные дни, и не было времени себя жалеть и о чем-то думать. Мы вставали в шесть утра, завтракали и неслись в онкоинститут. Мы бегали по врачам, от лаборатории к лаборатории, от кабинета к кабинету. Наконец, мы собрали все, что нужно для квоты; бумаги сдали в квотный отдел. Осталось дождаться получения самой квоты и можно ложиться на операцию. С квотой в онкоинституте решается быстро: обычно за неделю. Но у нас случилась задержка, потому что мы сдали документы прямо перед Днем независимости 12 июня. В министерстве по этому поводу случился выходной, и нам пришлось ждать. После беготни по врачам эти последние дни перед операцией, когда ничего не происходило, казалось, тянулись вечно. Спокойствие угнетало. Бездействие возвращало меня на чужую планету: краски становились слишком яркими, звуки — глухими. Иногда я просыпался среди ночи: мне казалось, что в комнате есть кто-то, кроме меня, Яны и Майи. Какая-то тонкая черная тень. Я открывал глаза и вглядывался в темноту: конечно же, никого здесь не было. Я не мог уснуть, лежал с открытыми глазами. Краски светлели, предметы проявлялись как на фотобумаге. Наступало утро. Рядом в кроватке сопела Майя. Я лежал с открытыми глазами и думал: наверно, она меня не запомнит. Отец умер, когда мне было восемь, и то я далеко не все помню; помню, как он делал мне машинки из бумаги, как помогал вырезать из тополиной коры маленькие кораблики и вместе со мной пускал их по первым весенним ручьям среди подтаявшего льда, помню, как мы играли с ним в шахматы, а ведь мне было всего три, я выучил, как ходят фигуры, но не знал, почему надо ходить именно так, а не иначе, я ходил, например, пешкой, и папа говорил: нет, это битое поле, я не понимал, почему это поле битое, но возвращал пешку на место и ходил конем, но папа снова говорил: и это поле битое, оно под боем, и я представлял себе бой, как в кино про войну, яростный огонь, пожирающий клетку, и выстрелы в тишине, я не должен дать побить свою фигуру, и я возвращал коня на свое место тоже, я со страхом глядел на шахматную доску и думал: куда же мне походить, чтоб мою фигуру не съели? А папа говорил: думай. И я думал.
Помню, как папа рассказывал мне о космосе; о холодном черном океане звезд.
Если я это помню, то и Майя запомнит меня. Допустим, я умру во время операции: она будет знать меня совсем мало, но все-таки ей три, а скоро будет четыре, она рисовала мой портрет на альбомном листе, они с Владом хотели показать нам с Яной театр теней, правда, пока так и не показали, я помогал ей собрать конструктор и играл с ней в прятки, она любит кататься у меня на плечах, так что она обязательно запомнит меня, ведь я был в ее жизни, я существовал где-то неподалеку от нее, и ей нравилось проводить со мной время.
Днем мы гуляли с Яной. Садились в автобус и ехали куда глаза глядят или шли пешком, нам было все равно, куда идти, лишь бы отвлечься от мыслей, мы шутили, смеялись, что-то рассказывали друг другу, один раз сходили в кино, специально на 3D-сеанс, потому что если я потеряю глаз, то никакого 3D видеть больше не смогу, я потеряю стереоскопическое зрение, надо попробовать напоследок, это был пиксаровский мультфильм «Головоломка», мы взяли минеральной воды и попкорн, мы пили воду и ели попкорн и смотрели мультфильм, и это был бесконечно прекрасный киносеанс, казалось, день никогда не закончится, и это лето никогда не закончится, и этот год, и эта жизнь — все это никогда не закончится и будет продолжаться вечно; после кино мы гуляли, взявшись за руки, говорили о чем угодно, только не об операции, о том, что было и будет, ели мороженое, пили сок, мы как будто недавно познакомились и совсем друг друга не знали: мы приглядывались друг к другу с опаской, и случайное прикосновение обжигало, и каждый поцелуй был нов, мы были снова двадцатилетние дети, и сквозняк гулял в наших пустых от молодости головах, мы ничего не знали и не понимали в этой жизни и не хотели понимать, будущее звало нас вперед в чудесную новую вселенную, полную красок и приключений, мы верили в это будущее и надеялись на лучшее, и впереди было лето, бесконечное теплое лето с надеждой на продолжение, потому что все должно быть хорошо, потому что не может быть такого, чтобы у нас не получилось.
18 июня 2015 года пришла бумажка с подтвержденной квотой.
