Большинство сенаторов не доверяли Антонию, а многие даже питали некоторую долю сочувствия если не к поступку убийц, то к их мотивам. Будь такая возможность — их удалось бы даже убедить проголосовать в интересах заговорщиков, особенно если ближайшие союзники Цезаря побоялись бы прийти на Капитолий безоружными и участвовать в заседании, созванном не действующим консулом Марком Антонием, а Брутом. Брут ораторским мастерством не отличался, но как опытный юрист сумел бы перед сочувствующим сенатом выстроить себе прочную позицию на основе положений закона. По неясным причинам он эту возможность не использовал. Вместо того Брут выступил перед толпой и, воодушевленный громкими аплодисментами, рискнул спуститься на Форум. Там он взошел на ростру, но приняли его совершенно иначе. В отличие от людей на Капитолии толпа на Форуме состояла не только из сторонников республики. В зловещем молчании собравшиеся слушали, как Брут говорил о юридических и демократических основаниях для убийства Цезаря. Это сделано, объяснял он, не для того, чтобы захватить власть, но чтобы освободить всех граждан. Следующему оратору, тоже претору, немолодому Луцию Корнелию Цинне, хватило бестактности разразиться тирадой против мертвого диктатора. Тело Цезаря недавно пронесли к его дому на носилках три раба; изуродованное и окровавленное лицо было открыто; одна рука беспомощно повисла из-под короткого покрывала. Грубость Цинны перешла все границы. Толпа стала, в свою очередь, выкрикивать ему оскорбления, а потом с яростью погнала заговорщиков с Форума, и им пришлось отступить обратно на Капитолий.
Стемнело, но ситуация так и не разрешилась. В ту ночь Лепид повел небольшое войско в центр города; Антоний выбрался из укрытия и присоединился к Лепиду и другим цезарианцам, чтобы устроить, как все понимали, военный совет. И Лепид — личный секретарь Цезаря, и Бальб — ключевая фигура в правительстве диктатора, требовали воспользоваться имеющимся военным преимуществом и немедленно устроить убийцам показательную расправу. Антоний же призывал проявить умеренность, пусть это даже вело бы к некоторому компромиссу с заговорщиками. Важнее всего, настаивал он, чтобы сенат утвердил все эдикты Цезаря, изданные им за пять лет правления. Месть может и подождать. Антония поддержал Авл Гирций, консул-десигнат на следующий год, твердый приверженец Цезаря, но человек осторожный и консервативный; он прежде всего стремился не допустить разгорания гражданской войны. Лепид, который ожидал всеобщей поддержки, увидев, что оказался в меньшинстве, спорить не стал — хотя его солдаты, как и многие горожане, жаждали мести. По утверждению античных источников, Лепиду не хватало силы духа. Как прямой командир единственного на сотни миль войска, он мог диктовать сенату свои условия. А поскольку большинством легионов в провинциях командовали ставленники Цезаря, едва ли Антонию и Лепиду — если бы они в то утро убили заговорщиков, — стоило бояться расправы. Однако эту неприятную задачу пришлось выполнять Октавиану.
Юный Октавиан, конечно, еще знать не знал, что произошло. В какой-то момент во время беспорядков, последовавших за убийством, Атия отправила ему письмо. Несомненно, ей это посоветовал ее муж Филипп, который в мартовские иды, вероятно, был на том роковом заседании сената или, во всяком случае, где-то неподалеку.
Как родственник Цезаря по супруге и человек, сам обладающий немалой властью, Филипп стал одной из самых важных и влиятельных фигур в городе, где после кровопролитной гражданской войны осталось мало патрициев с таким же положением и столь же богатым сенаторским опытом. Филипп не мог не понимать, какая опасность грозит его приемному сыну. В письме, которому предстояло попасть в далекую Аполлонию, наверняка содержался совет — получив ужасное известие, не принимать поспешных решений.
А пока молодому человеку предстояло неделю или две оставаться в неведении относительно убийства.
Аполлония находилась по другую сторону Адриатики, недалеко от побережья, но сообщение было медленным и ненадежным. Гонцу следовало проскакать, меняя лошадей, на юг от Рима по Аппиевой дороге, за Кампаньей повернуть на восток и ехать по горным дорогам до Брундизия или другого порта на северо-восточном побережье Италии. Затем ему пришлось найти судно и ждать попутного западного ветра, чтобы достичь берегов современной Албании, то есть самой дальней точки римской провинции Македонии. После получения письма Октавиану тоже потребовалось некоторое время, чтобы, прислушиваясь к противоречивым советам друзей, принять решение. Такое взвешенное поведение впоследствии станет для него характерным.
Октавиан учился не в одиночестве и постоянно находился в обществе ровесников. Двое из них впоследствии, во время восхождения Октавиана к вершинам, станут весьма важными и сильными фигурами — Марк Випсаний Агриппа и Сальвидиен Руф. Оба были скромного происхождения и первые из «меритократов», на которых позднее в основном и опирался Октавиан в долгой борьбе со старой аристократией. Один из двоих останется верен до конца и породнится с семьей императора, другой захочет предать Октавиана и дорого за это заплатит. Но пока они были его лучшие друзья, и именно к ним он обратится за советом в момент кризиса, который приближался медленно, но верно.
В Риме же политическая ситуация претерпевала одно за другим странные изменения, неожиданные для всех. Антоний, заручившись неохотным согласием Лепида, взял инициативу в свои руки. В первую же ночь Антоний пришел к скорбящей вдове Цезаря Кальпурнии и убедил ее отдать все бумаги мужа и большую часть немалой золотой казны, которую диктатор держал под охраной у себя дома. На рассвете убийцы увидели Форум, заполненный вооруженными воинами Лепида, и услышали новость: на следующее утро Антоний созвал заседание сената. Мало кто удивился, когда Кассий и Брут, хотя им и гарантировали безопасность, прислали извинения за свое отсутствие.
События той первой ночи, за которыми последовало мастерское представление Антония в сенате 17 марта, должны бы навсегда похоронить распространенное мнение, преобладающее и теперь, что Антоний — простой честный солдат, считавший Цезаря лучшим другом и всей душой желавший за него отомстить. Антоний нашел более простой и удобный путь к собственному возвышению, путь, на котором не пришлось бы убивать друзей — если они соглашались сотрудничать. В возрасте тридцати семи или тридцати восьми лет Антоний находился в расцвете сил, и несколько лет многие считали его самым подходящим преемником Цезаря. Наверняка он часто подумывал о том, как вести себя, если диктатор неожиданно погибнет и ему самому придется стать во главе цезарианцев.
Антоний явно считал себя главным наследником Цезаря; вероятно, он таковым и был, пока диктатор тайно не заменил его Октавианом. Кальпурния, надо думать, тоже так считала, иначе вряд ли отдала бы так легко, прямо среди ночи, столь важную часть наследства. Желание Цезаря сохранить тайну в пояснениях не нуждается. Он не хотел нажить врага в лице Антония или подвергнуть опасности жизнь Октавиана, обнародовав свои новые династические планы. Если бы Антоний знал о новом завещании, в котором он назван лишь как наследник второй степени — на случай смерти внучатого племянника Цезаря, он, безусловно, применил бы всю свою власть, чтобы забрать завещание у хранивших его весталок или по крайней мере не допустить его оглашения.
