По мнению заговорщиков, планировавших убить Цезаря, он намеревался и дальше прилагать все усилия, дабы выбить у сената титул царя. По Риму разошелся слух, что некий родственник Цезаря, Луций Аврелий Кота, собирается 15 марта (то есть в иды) заявить сенату, что, согласно Сивиллиным книгам — собранию древних пророчеств, — завоевать Парфию сможет лишь царь. Дело в том, что Цезарю требовалось стать царем до 19 марта, то есть до того, как он отправится в поход на Парфию.
Вечером 14 марта Цезарь отлично пообедал, а после беседовал со своими приближенными — Марком Лепидом и Децимом Брутом. Он спросил у них, какую смерть они бы предпочли. И Децим, собиравшийся завтра убить Цезаря, и Лепид стали обсуждать разные виды смерти. Ни один не согласился с Цезарем, который предпочитал умереть внезапно. Ночью его жене Кальпурнии приснился плохой сон, и она решила, что мужу небезопасно идти на назначенное на утро заседание сената. Цезарь уже собирался уступить ей и остаться, но Децим убедил его, что он станет посмешищем, если не пойдет на заседание из-за дурного сна, приснившегося жене.
Антоний шел рядом с Цезарем; вместе со свитой они приблизились к огромному театру Помпея, где ждали сенаторы. Старый друг Антония — Требоний, который полгода назад уговаривал его участвовать в заговоре, прошагал вперед и отвел его в сторону, якобы желая обсудить какие-то важные вопросы, не имеющие отношения к предстоящим событиям. Пока они стояли у входа и разговаривали, Цезарь вошел внутрь. Диктатор сел, и его окружили заговорщики, отгородив от остальных сенаторов. Один из заговорщиков, Тиллий Кимвр, стал просить его за своего сосланного брата. Он схватил Цезаря за одежду, словно умоляя, а на самом деле — чтобы обнажить шею.
Каска вынул кинжал и нацелился Цезарю в горло; тот, поняв, что происходит, отклонился, и кинжал попал в грудь. Диктатор вскочил, вырвался из рук Каски и оттолкнул его. Но было уже поздно. Ему в бок всадили другой кинжал. Цезарь сопротивлялся, словно загнанный зверь, он пытался отвести клинки убийц голыми руками. Кассий воткнул кинжал ему в лицо, Брут — в пах, прочие — в спину и бока. И человек, который мгновение назад был властелином всего западного мира, пал в крови у подножия статуи Помпея. Великой мечте пришел конец.
IV. Командование принимает Антоний
Пока тело Цезаря лежало у ног статуи Помпея и двадцать три раны его источали кровь, сенаторы, не принимавшие участия в заговоре, спешно убегали в страхе за свою жизнь. Убийцы уговаривали их остановиться. Размахивая окровавленными клинками, они кричали, что никому не причинят вреда, что они лишь спасли свободу и их целью был только диктатор. У дверей не прекращалась давка. Среди шума и суеты один из заговорщиков пытался даже произнести оправдательную речь, обращаясь к сенаторским спинам. Другие тщетно упрашивали Цицерона присоединиться к ним. Этого выдающегося государственного деятеля убийцы предусмотрительно в заговор не вовлекали. Однако, по мнению заговорщиков, он и сам втайне мечтал о конце тирании Цезаря, готового уничтожить республику единственно ради своего ненасытного честолюбия. Так думали все. Но Цицерон был слишком умен, чтобы рисковать головой, тут же прилюдно взяв сторону Брута и Кассия. Он оказался не менее резвым, чем прочие сенаторы, которые рвались к дверям, не слишком-то заботясь о своем достоинстве.
И вот стихли вдали панические вопли: «Бежим!», «Запирайте двери!», а убийцы растерянно замерли в пустом и тихом зале, не зная, как быть дальше: ведь им не удалось заручиться немедленной поддержкой остальных в том, что они совершили.
Брут не строил планов по захвату власти. Достаточно всем узнать о смерти тирана, полагал он, и все честные республиканцы немедля одобрят их деяние. Кассий убеждал его не совершать ошибки и не оставлять в живых Марка Антония, но Брут не мог примирить свою — довольно избирательную — совесть еще и с этим убийством. Достаточно того, что он предал человека, пощадившего ему жизнь в битве при Фарсале. Здесь он явно считал себя правым. Ведь предательство по отношению к благодетелю можно в крайнем случае оправдать стоящей выше личных интересов необходимостью восстановить республиканские свободы — по примеру своего предка, Брута, который почти пять столетий назад сверг последнего римского царя.
Не зная, что делать после того, как сенаторы столь проворно проголосовали ногами, Брут сложил с себя символическое руководство и предоставил все дальнейшему течению событий. Одно было несомненно: заговорщикам не следует оставаться на месте преступления. Убийцы не получили одобрения сената, на которое столь слепо и легкомысленно рассчитывали, и теперь утешались пустой надеждой, что смогут убедить в правильности своего поступка общественность. Вместе с тем они понимали, в какое невыгодное положение поставили себя столь вопиющим убийством, совершенным у всех на глазах. Ведь каждый знает, кто они такие и где их найти. Не лучше ли было бы прежде посоветоваться с Цицероном? Марк Антоний, который во время всеобщей паники скрылся, теперь уже, вероятно, собирает против них все государственные силы. Как единственный уцелевший консул он автоматически становится на время главой государства — согласно республиканской конституции, которую они же и защищали. Не попытается ли он, в духе Цезаря, сделаться постоянным правителем? Еще опаснее была угроза, исходившая от Лепида, начальника конницы и официального заместителя диктатора. Отныне он лишился должности, потому что с гибелью Цезаря ему стало некого замещать; но попробовал бы кто-нибудь сказать это находящимся под командованием Лепида войскам; его пять тысяч или больше воинов — все как один преданные Цезарю — стояли лагерем неподалеку от городских стен, на острове на Тибре.
Заговорщикам не стоило опасаться ответных действий Антония. Уже второй раз отважный полководец переоделся рабом и прятался, пока не прояснилась ситуация. Иначе повел себя Лепид. Когда произошло убийство, его в зале не было, зато он видел, как бежали в страхе сенаторы, спеша укрыться дома и забаррикадировать двери. Потрясенный и разгневанный, Лепид тоже побежал, но побежал к своему лагерю, торопясь собрать солдат и отомстить. Бруту, Кассию и прочим, если они хотели уцелеть, следовало действовать быстро и держаться вместе, чтобы их не схватили поодиночке. У них оставался один путь — переодеться и скрыться.
Приняв наконец решение, заговорщики вышли из театра — в окровавленных тогах и держа на виду кинжалы. Кровь на тогах была не только диктатора; торопясь заколоть Цезаря, убийцы задевали и друг друга. Бруту поранили руку, и она кровоточила. Выйдя на Форум, они стали кричать о том, что «убили царя» и спасли свободу, но люди при их появлении в страхе убегали. Некоторую поддержку заговорщики все же получили. Несколько сенаторов, хорошенько подумав, вышли и присоединились к ним.
Один из них — бывший зять Цицерона, Публий Корнелий Долабелла — раньше рабски преклонялся перед Цезарем, к большому неудовольствию самого Цицерона, который имел веские причины считать зятя человеком нечестным. Собираясь в парфянский поход, Цезарь назначил Долабеллу вместо себя на консульство — вторым консулом оставался Марк Антоний.
Хотя с точки зрения закона права его на консульский пост были сомнительны, Долабелла не собирался ждать назначенного дня. Брут же, как поборник соблюдения республиканских законов, не мог его одобрить; ни он, ни Кассий не собирались в тот момент мириться с сомнительными притязаниями Долабеллы на старшинство. Однако у заговорщиков теперь хотя бы имелся свой претендент на пост правителя, и это как-то обосновывало их действия. Кроме того, у них была и некоторая защита. Децим Брут, двоюродный брат Марка, нанял небольшой отряд гладиаторов — не чета, конечно, легионерам Лепида, но достаточно, чтобы при необходимости справиться с ликторами или разгневанными горожанами. Поняв, что задерживаться на Форуме в надежде собрать толпу сторонников не имеет смысла и даже опасно, заговорщики стали подниматься на Капитолий; Долабелла шагал вместе с ними. Возблагодарив Юпитера, заговорщики заняли в его храме оборонительные позиции и приготовились, если дойдет до сражения, дорого отдать жизни. К тому времени между засевшими в храме убийцами и собравшимися внизу сенаторами забегали посыльные. День тянулся, а сторонники Цезаря так и не собрались напасть. В древнем сердце столицы начал собираться народ. Среди людей появился и Цицерон, который уже постарался показать, что не связан с убийством, и теперь ему не грозила опасность ни с той, ни с другой стороны. Обе стороны надеялись воспользоваться его красноречием и репутацией неподкупного патриота. Цицерон, однако, проявил осторожность и не стал обращаться к толпе. Он настаивал, чтобы Брут и Кассий воспользовались преторскими полномочиями и немедленно созвали заседание сената. Совет был вполне хорош. Последуй они ему, конечный результат мог выйти совершенно другой.
