Она поворачивает белую фарфоровую ручку номера 22 и входит в комнату. Руки ее неожиданно становятся влажными, и она чувствует, что у нее снова скрутило желудок Катрин ожидала увидеть перед собой мужчину, но в номере никого нет. Прижавшись спиной к двери, которую она только что закрыла, Катрин медленно обводит комнату глазами. Цветы на старых обоях то расходятся, то снова сливаются, напоминая таблицы в кабинете окулиста. Серый в белую крапинку линолеум местами вспучился, особенно возле окна с кружевными занавесками. Напротив дешевой кровати висит большое прямоугольное зеркало, в котором Катрин видит свое отражение. Она кажется себе очень маленькой, съежившейся от страха. В левом углу, за небольшой ширмой, Катрин различает умывальник и биде. Она снова представляет себя шлюхой, которая подмывается в ожидании следующего клиента. Плитка вокруг умывальника розового цвета. Ткань ширмы пестрит мелкими розово-голубыми цветочками, в тон покрывалу на кровати. В комнате чисто и спокойно. Катрин по-прежнему окаменело стоит. Бешеное сердцебиение наконец унимается. Она уже собирается сесть, но неожиданно замечает на кровати листок бумаги. К ее удивлению, шантажист требует вовсе не денег – он хочет, чтобы она разделась. Она совершенно сбита с толку. Ей страшно. Вдруг он зайдет? Кто он? Где он?
Катрин какое-то время ждет, сидя на кровати и плача от страха и унижения. Она не знает, ни что ей нужно делать, ни до какой степени она готова унизиться, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Наконец, в семь часов она снимает туфли и, не прекращая плакать, принимается стягивать свитер. Затем брюки… Она остается в трусиках и лифчике. Ей холодно и страшно. Она говорит себе, что скатилась на самое дно, что Бог наказывает ее, превращая в полуголую шлюху в убогом гостиничном номере. В этот момент она слышит шаги в коридоре и бросается к двери, чтобы закрыть ее на ключ. Неужели это он? Что он хотел – изнасиловать ее или сфотографировать обнаженной? Катрин бьет дрожь. В восемь часов, совершенно измученная, она сворачивается калачиком на кровати. Лицо у нее в потеках туши, смешавшейся со слезами. В половине девятого, не зная, что делать дальше, она приводит себя в порядок и уходит из этого мерзкого места, непрерывно размышляя о том, что означает эта странная шарада и почему ее свидание с шантажистом так и не состоялось.
Когда она останавливается перед своей квартирой и начинает лихорадочно искать ключи в разбухшей от купюр сумочке, Анриетта бесшумно открывает дверь: она словно специально дожидалась Катрин, желая, чтобы ее приход остался незамеченным. Она доводит Катрин до самой спальни и помогает раздеться. Затем приносит поднос с едой. Но Катрин не голодна. Из глубины квартиры до нее доносятся голоса Жана и его брата Кристиана – они, как ни в чем не бывало, ужинают… Запах еды вызывает у Катрин тошноту. Она снова видит себя, полуголую, на цветастом покрывале гостиничного номера и закрывает руками глаза, чтобы избавиться от этого назойливого образа.
Катрин три дня пролежит у себя в комнате, не смыкая глаз и отказываясь от разговоров и от еды. Она не пойдет на работу и даже не найдет в себе сил, чтобы встретиться с Оливье… Атмосфера в доме на улице Токвиль становится тяжелой, словно в доме кто-то болен, но смерть никак не заберет его… В течение этих трех долгих дней Жан и дети поочередно заходят в комнату Катрин, где стоит кислый затхлый запах, но им так и не удается завладеть ее вниманием, хотя они настойчиво пытаются это сделать. Кажется, что они, боясь осиротеть, ищут у нее утешения, которое все не приходит. Словно у каждого из них есть какая-то тайна, за которую им не терпится попросить прощения и получить наконец отпущение грехов.
Оливье изводится от беспокойства. В понедельник он прождал Катрин все утро, сбитый с толку ее отсутствием. Он оставил десятки сообщений на автоответчике ее магазина, но она так и не перезвонила, и Оливье не может отогнать назойливую мысль, что она на него обиделась. Но когда магазин остается закрытым и во вторник, и в среду, тревога Оливье возрастает. Он осознает свое бессилие и с горечью думает о том, что он – любовник, которого прячут, как обычно женатые мужчины прячут своих любовниц. Он вспоминает о шантажисте. Может быть, с Катрин что-то случилось? Или она заболела? В конце концов, не в силах больше выносить эту неопределенность, он звонит ей домой. Его сердце бешено колотится. Он боится вмешиваться в ее жизнь, зная, что она хочет любой ценой сохранить семью. Оливье надеется, что Катрин сама подойдет к телефону, а если ответит кто-то другой, он решает тут же повесить трубку. Но этим он лишь выдает себя: голос на другом конце провода, кажется, узнал его. Действительно, кто еще, кроме любовника Катрин, будет молчать в телефон?
– Это из-за вас моя мать так страдает? – голос говорит жестко и решительно.
– Нет! – восклицает Оливье, решив не отсоединяться. Все равно уже слишком поздно… – Как она себя чувствует?
– Очень плохо.
– Я могу поговорить с ней? Пожалуйста…
Он слышит глухой стук трубки, которую положили на стол, затем – звук удаляющихся шагов. Наступает тишина. Ожидание кажется ему нескончаемым. Но вот трубку снимают – судя по всему, в другой части дома, – и он различает голос Катрин – слабый, похожий на свистящий шепот.
– Любимая, наконец-то!.. Простите, что звоню вам домой… Я так беспокоился…
– Мне нужно вас увидеть! – Катрин плачет, как ребенок Ей не разрешают выходить из дома? Она все рассказала мужу?
– Вы хотите, чтобы я приехал? Ваш муж… причинил вам боль?
– Нет, не он… Другой… Я должна вам рассказать… Мне так тяжело… Мне нужна ваша помощь.
– Когда мы сможем увидеться? И где?
– Я сейчас к вам приеду. Прошу вас, дождитесь меня.
– Хорошо, я жду. Я не пойду на работу, Катрин! Я люблю вас!
– Тс-с! Я тоже вас люблю.
Ксавье Бизо доволен. Его первая месть удалась на славу, равно как и первый настоящий оргазм. Как приятно было видеть ее такой – напуганной, униженной, ждущей, как проститутка, заслуженного наказания. Правда, в какой-то момент он чуть было все не испортил: если бы она тогда не закрыла дверь на ключ, он бы ее изнасиловал. Не то чтобы это его смущало, но ему не хочется быть узнанным. Пока. В следующий раз он возьмет с собой маску. Сейчас же нужно просто выждать, пока она оправится от потрясения.
Именно я отвезла Мадам к ее любовнику. Я в любом случае сделала бы для нее все что угодно, поэтому какая разница?.. Самое удивительное, что об этом меня попросили дети. Точнее, Тома Виржини стояла рядом с ним. Он сказал: «Анриетта, проводи, пожалуйста, маму, она слишком слаба, чтобы идти туда одна». Я в изумлении уставилась на него, подумав, что я, наверное, ослышалась. Но он отвернулся. Потом добавил, по-прежнему не глядя на меня: «И обязательно подожди ее… Если понадобится, целый день. Будь поблизости. Не беспокойся, папа ни о чем не узнает».
– А как же ужин? – только и спросила я.
– Я приготовлю, – ответила Виржини. Она хмурила брови, но, казалось, была во всем согласна с братом.
