В кухне еще лежат его гантели и его тяжеленная штанга. Все эти приспособления, благодаря которым, не нарушая дыхания, краснеешь как рак и становишься здоровым как бык. Бедный Оливер. Свою педерастию он воспринимал как увечье, потому каждый день вступал в бой. С гантелями и кремами и изматывающим накачиванием брюшного пресса.
Вечерами он ненадолго возвращался домой и убаюкивал себя всякой заумью: классикой, Рахманиновым, Гайдном… ну и прочей ерундой, которую слушаешь, ежели решил одним махом поумнеть. Все это еще в моей комнате. А ведь дружил же с таким, как Огурец: на все наплевать, изо рта воняет, короче, деревенщина, затесавшийся в город крестьянин. И рядом — Оливер, эдакий благоухающий цветок, тонкая душа с накаченными бицепсами. Иногда мне и правда хочется знать, о чем они разговаривали за завтраком.
Комната Огурца должна Микро понравиться. Там стоят два сломанных усилителя, телевизор с широким экраном, который он постоянно протирал от пыли, и полка с книгами, объяснявшими странные вещи вроде компьютеров или езды на велосипеде, налоговых льгот или питании без животных белков. На стене висит светло-зеленая девчачья футболка, с белыми вставками в проймах, похожими на вспышки на солнце. Наверное, ее оставила какая-нибудь несчастная, тоненькая девочка, по ошибке очутившаяся в кровати Огурца. Или же, легко себе представить, как чертовски возбужденный Огурец срывает эту футболку с тельца четырнадцатилетки в каком-нибудь подвале. Нет, я вовсе не хочу сказать об Огурце ничего дурного. С чего бы, собственно, такой девчонке не оказаться в его постели? В трофеях всегда что-то есть: пот, секс, слезы, наркотики, легковерие. И все в одной футболочке. Пусть теперь Микро любуется на нее каждый вечер. Перед сном. Эдак и сны себе подсластит.
Ну вот, возвращаюсь, а Микро уже заснул на кухонном столе. Головой на сложенных руках. Уже и чувствует себя как дома, думаю я и делаю еще кофе, такой крепкий, чтобы ложка в нем застряла. Классической колы, той, где полно сахара и кофеина, увы, нет. Жаль. Придется ему, как проснется, кофе попить. Ведь питается он только колой и время от времени парой материнских таблеток.
Всякие там возбуждающие, успокаивающие или что там еще. Он берет сразу по целой облатке, чтобы мать не заметила, как он таскает понемножку ее запасы бесплатного валиума и диетических пилюль.
Иногда он дарит мне пилюльку-другую, но уж больно круто они забирают. От них надолго настоящая каша в голове. Раз попробовав, я удобряю этими штуками папирус Огурца. Пусть себе загибается, это наполовину высохшее растение, — джанки вечно портит мне настроение своей уродливой кривизной и наблюдает, как я ем. Но пилюли явно ему на пользу. Он благоденствует прямо как растение из фильма «Лавка ужасов»[5]. Надо будет как-нибудь сказать Микро: «Засунь свои таблетки в горшок с деревом — ему это нравится». Ты же удобрением питаешься, Микро.
Сдается мне, Микро боится настоящих наркотиков. Боится, что может раскрыться, как почка весной. Ничто не вгоняет Микро в большую панику, чем страх взорваться, выплеснуть из себя всю энергию и броситься в коловорот необузданных ощущений. Нет, он уж лучше сохнуть будет. Лучше станет вконец больным, наглотавшись антидепрессантов, а поскольку достаются они ему бесплатно, рано или поздно окажется «на ранчо у Бонни» — и все из-за какого-то идиотизма вроде передоза от диетических пилюль. От химии и помешаться недолго.
Вообще вся эта дрянь из аптеки сводит с ума куда сильнее любой настоящей дури. Откуда берется столько людей, склонных к истерике, страдающих клаустрофобией, апатией и полной паранойей? Да от этих мини-коктейлей в дурацких пилюлях. Наверняка все дело в них. Парочку на завтрак, еще парочку днем, ну и вечером тоже не повредит. Никто эту таблетную дурь еще толком не изучил, а ведь черт его знает, что за смесь вы за целый день глотаете. А за толику кокаина, пожалуй, сразу в тюрягу. Так вот сегодня обстоят дела. Вместо приличных домашних баров у нас теперь аптечки, коллекции дешевых таблеток, от которых крыша едет и начинаешь разговаривать как персонаж из плохого фильма.
Ну и крепко же он спит! Приходит в себя от медикаментозного бреда. Или же действие колы вдруг разом прекратилось. Я сую руку в карман его куртки. Неужели карманные воры действительно тренируются на куклах, к карманам которых крепятся колокольчики? Вот, нащупал: хрустящая облатка с дырками — отверстия от выдавленных таблеток.
И еще что-то, на ощупь напоминающее пробку. Нет, я ни перед чем не остановлюсь. Все на выброс. Другой карман я тоже опустошаю и все без исключения выкидываю. Во сне он дергается, и я застываю на месте с его барахлом. И правда, плохой получился бы фильм, если бы он меня застукал со всем его месячным запасом в руках.
Но он лишь нервно бормочет:
— У меня есть ключ!
И тут же снова затихает. Посмотрим, не смогу ли я раздобыть ему подходящий Е. Если мы разделим, фиф-ти-фифти, лучше ведь будет.
Посмотрим, что выйдет с Е. Я ведь поклялся никого больше не уговаривать на дурь. Может плохо кончиться. Как с Хорровитцем. Он изучал в то время космотехнику, и я подумал, ему не помешает расслабиться. Ну и принес ему ЛСД. Немного. Так, просто чтобы комфортно провести вторую половину дня — и настоящим галлюциногеном-то не назовешь — легенький совсем.
И вот глотает он эту штуку (я целых полчаса умасливал его не дрейфить), потом бледнеет вдруг на глазах и рвется на улицу. А потом мы восемь часов бродили вдоль Ландвер-канала, через парки и промзоны, что уж никак на отдых не походило. Полная истерика при попытке сохранить спокойствие. Бедняга Хорровитц и правда испугался, что взлетит.
И зачем тогда изучать космотехнику? Что он, собирался лишь сидеть внизу, слушая, как астронавты кричат «Хьюстон, Хьюстон»? И все это время мне приходилось придумывать самые скучные вещи, а ведь меня распирало со смеху, и я думал: какое лето, и столько всего случилось, столько разных историй в голове, дурацких, хороших, которые можно обсуждать до бесконечности, с легкостью идиотов, закинувшихся старым добрым ЛСД.
Но Хорровитцу требовалась скука, мертвечина, которая давит на мозги и утомляет. Сама серость нашей жизни, во всей красе — вот что ему требовалось для успокоения, он-то полагал — это реальность. Я едва не заорал на него: «Ты, кретин, реальность — это то, что ты видишь, то, что хочешь видеть, а не вся та грязь, которая день за днем действует тебе на нервы. Мужик, пусти ее в себя, лизерговую кислоту, или как там называется чудо-вещество, которое пихают в ЛСД». Но Хорровитц отличался сверхчувствительностью, как невротик, которого нужно постоянно успокаивать.
С Хорровитцем я явно дал маху. Хотя для него все было не так уж плохо, как мне кажется — впоследствии все обошлось. Но плохо для меня. Убить восемь часов первоклассного настроения, изображая депрессию, заставляя себя думать обо всем, что тянет тебя вниз, по той лишь причине, что парень именно эту дрянь считал твердой почвой у себя под ногами. Все до боли скучное он считал основой бытия.
