В нашем мире, друг-читатель, мало отыщется такого, чтобы крепко держалось. Знай же, что желудок, когда на него утречком три мэрилендских сухих бисквита балластом положишь, крепок на зависть.
Главная улица, по которой я шел, не похожа ни на какую другую улицу в Кембридже да и вообще у нас на полуострове. Широким, ровно идущим бульваром с проложенной посередине торцовой мостовой из желтого кирпича сбегает она от церкви Господа Иисуса к Длинной верфи, образуя изящную линию, упирающуюся еще через два красивых квартала в городской парк. Так и хочется написать, что застроена она с обеих сторон прелестными особняками, но я ее видел и зимой, когда кусты облетят, а деревья станут совсем голыми, прямо виселицы какие-то. Найдется, правда, два-три особнячка, но вообще-то здания большей частью крупные и простоватые. Главная улица живописна, по преимуществу благодаря деревьям да планировке. Деревья огромные: дубы, тополя, которые шумят над головой, словно натянутые паруса на могучих мачтах, когда смотришь с палубы, - приходит весна, и даже облупленные дома за их зелеными ветвями выглядят как дворцы, а асфальт широкого тротуара прогибается там и сям, не выдерживая напора растущих как им вздумается корней. Достойна таких деревьев только желтокирпичная торцовая мостовая, и она тоже облагораживает пейзаж, как наши тополя и дубы. Машины по ней скользят бесшумно, точно яхты по заливу, а люди, шагающие по непомерно раздавшимся тротуарам под непомерно вымахавшими деревьями, выглядят карликами, тем самым невольно обретая достоинство. Бульвар заканчивается полукружьем объезда у Длинной верфи, то есть, в сущности, просто переходит в другой, еще более широкий бульвар, который образует берег Чоптенка. Дэниел Джонг, на чьей плантации стоит теперь город Кембридж, выстроил себе дом примерно там, где проложен наш бульвар. И полковник Джон Керк, земельный агент лорда Балтимора в Дорчестере, тоже выстроил в 1706 году первое здание нашего города примерно там, где теперь бульвар. Есть у нас кварталы, где обитают бывшие невольники, и фонарные столбы, сделанные из корабельных мачт, и звучные имена, которыми увенчали бессмысленные начинания, есть халупы, населенные одинокими ветхими стариками, привыкшими обходиться без прислуги да и без родни, есть кичливая роскошь и наглые чайки, свидетельства величия, равно как глупости, есть голуби, которых по воскресеньям кормят толпы шатающихся по улицам, и прогулочные катера, и кусты чубушника, которые по незнанию принимают за саженцы апельсина, - всему этому придают достоинство могучие деревья над отполированным до блеска кирпичом мостовой. Остальное в Кембридже довольно бесцветно.
По своему обыкновению, я дошел до объезда и спустился к затону, где стоят яхты. Река лежала передо мной стеклянным блюдцем - ни лодочки, а течение до того неощутимо, что, пожалуй, не звякнет и колокольчик на звуковом маяке у самого устья, в миле отсюда. Какой-то спозаранку снарядившийся грузовик прополз по низкому длинному мосту. Флаг над яхт-клубом обещал хорошую погоду. Наслаждаясь ощущением, что все у меня прекрасно, я швырнул последним своим недоеденным бисквитом в спаривающихся крабов у самой поверхности. У этих свое обыкновение: джентльмен взял на себя заботу плыть за обоих, а очаровательная леди, вцепившись в него снизу всеми ножками, не препятствовала своему другу вкушать блаженство, которое может не прерываться четырнадцать часов кряду. Ныряльщики называют эти парочки "двойничок", как будто Платона начитались, который говорит, что прежде людей были андрогины, сочетавшие в себе оба пола - мужской и женский[7]. Бисквит мой угодил любовникам прямиком в штирборт, - джентльмен, ничуть не взволновавшись, выполнил маневр к порту, тут же, проплыв какие-то шесть дюймов, всплыл с подружкой в лапах и всем прочим и осмотрелся с намерением выяснить, что это за штука такая, которая чуть не торпедировала счастливую флотилию. Я засмеялся, мысленно сделав заметку, что дополню "Размышления" записью о сходстве мыслей ныряльщиков за крабами и Платона, а также расскажу Джейн, что есть в подлунном мире и такие, которых раскочегарить еще потруднее, чем меня.
Достав первую свою сигару, я двинулся вдоль по берегу и шел, пока полукружье объезда на подвело меня прямо к ручью. На лесопилке в доках у самого его устья, напротив того места, где я стоял, уже начиналась работа: сильно потрепанную двухмачтовую шхуну, которая лет сорок-пятьдесят прилежно отлавливала устриц, поставили на платформу, рабочие соскребали с днища ракушек и водоросли, я понаблюдал за ними не без удовольствия, хотя и отмечая все их промахи, - впрочем, ничуть не внимательнее, чем обычно, а ведь, наверное, в последний раз на такое смотрю, у меня же будет день как день, самый обыкновенный, пусть и великий. Стряхнул пепел с сигары, совсем было уже собрался тронуться дальше в путь через Главную улицу к гаражу, где стоит лодка, которую я строю, и тут благоразумный мой взгляд уловил в привычной картине нечто новое: в самом конце верфи, там, где ручей сливается с рекой, к свае был приколочен ярко разрисованный рекламный щит, а ниже болтался какой-то мешочек, закрепленный шпагатом. Я решил взглянуть, что это такое.
"Оригинальная и Неподражаемая Плавучая Опера Адама, - было написано на щите. И помельче: - Капитан и владелец Джекоб Р. Адам. Спектакль в 6 действиях! - читал я дальше. - Драма. народные песни, водевиль! Наставление сердцу, радость душе! Сегодня сегодня сегодня сегодня! Входная плата: 20 центов, 35 центов, 50 центов! Сегодня сегодня! Бесплатный концерт в 7.30 веч.! Представление начинается в 8.00 веч.!"
В мешочке, привязанном ниже, были программки, где представление описывалось более подробно, - ну ясно, зазывала куда-то отлучился, оставив их тут на время. Я вытащил одну, сунул в карман, чтобы прочесть на досуге, и продолжил свою утреннюю прогулку.
Я шагал по Главной улице, дымя сигарой, программка торчала сбоку, а мысли в голове бестолково суетились, словно обленившиеся мыши. Минуты, однако, не прошло, как я совсем позабыл и о том рекламном щите, и о программке, и вообще об оригинальной и неподражаемой плавучей опере Адама.
VII. МОИ НЕДОСТРОЕННЫЕ ЛОДКИ
Вспоминая Кембридж и округ Дорчестер, я, само собой, первым делом вспоминаю, как там ловят устриц, ныряют за крабами, рыбачат, охотятся на ондатру, стреляют уток, плавают и ходят под парусом. Мальчишке, чьи ранние годы до самой юности прошли в нашем округе, кем бы он ни стал в дальнейшем, почти невозможно всего этого не испытать, даже не сделаться мастером хотя бы в двух-трех из названных занятий.
Да, почти невозможно, но почти, а не совсем. Я, к примеру, не был комнатным ребенком, а вот сумел дожить до двадцати семи лет, ни разу не нырнув за крабом, не поймав ни устрицы, удочки не взяв в руки, не ухлопав ни ондатры, ни утки, в жизни не поставив на лодке парус и даже не войдя в море, хотя все товарищи моих детских игр предавались таким развлечениям самозабвенно. Мне же это было просто неинтересно. Больше скажу, я по сей день не пробовал устриц, терпеть не могу салат с крабами, ни за что не возьму на обед рыбу, ненавижу любую дичь, бегающую там или летающую, и при всем том, что полковник Генри Мортон, которому принадлежат крупнейшие в подлунном мире предприятия по переработке томатов, мой закадычный друг, помидоры, набившие ему казну, мне набивают оскомину. Не спешите, однако же, с выводом, дескать, я особенной какой-то позиции придерживаюсь, - спешу сообщить, что с тех пор, как в 1927 году я начал в здешних местах свою юридическую практику, под парусом мне, вовсе не умеющему управлять парусами, все-таки походить случалось, а уж что до плавания, к началу нашей истории я в этом деле стал чуть не чемпионом. Что, должен признать, отчасти свидетельствует-таки об определенной моей философской позиции или, вот именно, о некоторой практике, прошу простить каламбур; то есть как дойдет до практики, я становлюсь почти непредсказуемым, а оттого любые обобщения - мол, кто я да что я такое - скорей всего окажутся недостоверными. До обобщений-то все равно найдется много охотников - у меня, знаете, бывает чувство, что они и составляют основное занятие наших городских умников-лодырей, - ну и пусть, зато я всегда могу достаточно утешиться, зная, что обобщения их сущая чепуха, да еще удостоверясь, что все эти обобщения противоречат одно другому (и значит, прихожу я к выводу, друг друга отменяют).
