Из-за всего, что происходит вокруг, Мартин и его зять терпеть друг друга не могут. Мартин говорит, что дон Роберто — жадная свинья, а дон Роберто говорит, что Мартин — строптивая и наглая свинья. Поди разберись, кто из них прав! А что верно, так это то, что бедная Фило оказалась между молотом и наковальней, все дни только и думает, как бы предотвратить бурю.
Если мужа нет дома, она, бывает, зажарит брату яйцо или разогреет немного кофе' с молоком, а если дон Роберто дома, тогда нельзя, — он устроит ужасный скандал, обзовет бедного Мартина в старой куртке и рваных ботинках бродягой и паразитом, и Фило приберегает остатки от обеда в жестяной банке из-под галет, которую служанка выносит на улицу.
— Разве это справедливо, Петрита?
— Нет, сеньорито, конечно, нет.
— Ах, голубка, одна только радость, что ты здесь. Вот смотрю на тебя, и эти объедки мне кажутся слаще!
Петрита краснеет.
— Ладно, давайте сюда банку, холодно стоять.
— Не тебе одной холодно, глупышка! — Извините, мне пора…
Мартину не хочется ее отпускать.
— Не сердись. А знаешь, ты стала настоящей женщиной.
— Ладно уж, молчите.
— Молчу, голубка, молчу. А знаешь, что бы я сделал, если б совесть позволила?
— Молчите!
— Обнял бы тебя крепко-крепко!
— Молчите!
В этот день мужа Фило не было дома, и Мартин мог съесть яичницу и выпить чашку кофе.
— Хлеба нет. Приходится докупать на черном рынке — для детей.
— Сойдет и так, спасибо, Фило, ты очень добрая, просто святая женщина.
— Не глупи.
Взгляд Мартина туманится.
— Да, святая, но святая эта вышла замуж за мерзавца. Твой муж, Фило, — мерзавец.
— Молчи, он порядочный человек.
— Что с тобой говорить! Как бы то ни было, ты уже родила ему пятерых поросяток.
Минута молчания. В одной из комнат слышится голосок ребенка, читающего молитву.
Фило улыбается.
— Это Хавьерин. Слушай, у тебя есть деньги?
— Нету.
— Возьми, вот две песеты.
— Нет, не стоит. С двумя песетами куда пойдешь?
— И то правда. Но знаешь, кто дает то, что у него есть…
— Да уж знаю.
— Лаурита, ты заказала платье, которое я выбрал?
— Да, Пабло. Пальто мне тоже очень идет, вот увидишь, я тебе понравлюсь.
Пабло Алонсо ухмыляется тупой благодушной улыбкой мужчины, который завоевывает женщину не наружностью, а кошельком.
— Не сомневаюсь… В эту пору, Лаурита, тебе надо теплей одеваться — вы, женщины, можете одеваться изящно и в то же время тепло.
— Ну, конечно.
— Значит, договорились. На мой взгляд, вы слишком обнажаетесь. Смотри, чтобы ты у меня теперь не заболела!
— Нет, Пабло, теперь не заболею. Теперь я должна очень беречься, чтобы мы были счастливы…
Пабло милостиво разрешает себя ласкать.
— Я бы хотела быть красивей всех в Мадриде, чтобы всегда тебе нравиться… Как я тебя ревную!
Продавщица каштанов разговаривает с сеньоритой. У сеньориты впалые щеки и красные, будто воспаленные, веки.
— Какой холод!
— Да, ужасно холодный вечер. Но я и днем, бывает, окоченею, как воробей на морозе.
Сеньорита прячет в сумочку кулек каштанов на одну песету, свой ужин.
— До завтра, сеньора Леокадия.
— Всего хорошего, сеньорита Эльвира, спокойной ночи.
Сеньорита Эльвира идет по улице в направлении площади Алонсо Мартинеса, У окна кафе, что на углу бульвара, беседуют двое мужчин. Оба молодые — одному лет двадцать с чем-то, другому за тридцать; старший похож на члена жюри какого-нибудь литературного конкурса, младший, вероятно, писатель. Сразу ясно, что их беседа должна звучать примерно так:
— Я представил роман под девизом «Тереса де Сепеда», в нем я коснулся некоторых граней той вечной проблемы, которая…
— Да, да. Не будете ли так любезны передать мне графин с водой…
— Пожалуйста. Я несколько раз его переделывал и, полагаю, могу смело утверждать, что вы не найдете в нем ни единого неблагозвучного сочетания.
— Очень интересно.
— Еще бы. Я, конечно, не знаю уровня произведений, представленных моими соперниками. Во всяком случае, я уверен, что здравый смысл и справедливость…
— Не тревожьтесь, мы относимся к своим обязанностям со всей серьезностью.
— Не сомневаюсь. Когда премией награждается произведение, обладающее бесспорными достоинствами, тогда не так обидно потерпеть неудачу; но очень горько, если…»
Сеньорита Эльвира, проходя мимо них, улыбнулась — привычка!
Брат и сестра опять с минуту молчат.
— Ты носишь фуфайку?
— Конечно, ношу, разве можно сейчас выйти на улицу без фуфайки?
— И на фуфайке инициалы П. А.?
— Это уж мое дело.
— Извини…
Мартин свернул сигарету, набив ее табаком дона Роберто.
— Извиняю, Фило. Знаешь, не говори со мной так ласково. Я не выношу сострадания.
Фило вдруг вспыхивает.
— Ты снова за свое?
— Да нет. Слушай, Пако не приходил сюда? Он должен был принести для меня пакет.
— Нет, не приходил. Петрита встретила его на улице Гойи, и он сказал, что в одиннадцать часов будет ждать тебя в баре Ортиса.
— Который теперь час?
— Не знаю. Должно быть, начало одиннадцатого.
— А где Роберто?
— Придет позже. Сегодня ему надо быть в булочной, раньше половины одиннадцатого он не вернется.
Снова несколько минут молчания, но теперь оно почему-то насыщено нежностью. Фило, глядя в глаза Мартину, говорит умильным тоном:
— Ты помнишь, что завтра мне исполняется тридцать четыре года?
— И в самом деле!
— Ты забыл?
— Да, забыл, не стану тебе врать. Хорошо, что ты сказала, я хочу сделать тебе подарок.
— Не дури, тебе только подарки делать!
— Какой-нибудь пустяк, просто на память. Женщина кладет руки на колени мужчине.
— Я бы хотела, чтобы ты написал для меня стихотворение, как бывало когда-то. Помнишь?
— Да…
Фило с грустью опускает взгляд на стол.
— В прошлом году ни ты, ни Роберто не поздравили меня, оба забыли.
