Вот и последние холмы перед градом. Заснеженные хмурые ели, устремленные к облакам сосны, ольха — зарослями по всему побережью, с холма вниз — и вот она, Ладога! Мощные деревянные стены, крыши изб на холмах, детинец. И перевоза — вмерзшие в снег лодки. Застучали копыта коней по истончившемуся льду, с шутками да веселым смехом возвращался в город князь-наместник с верной дружиной. Алели щиты, серебром блестели кольчуги, желтое солнце отражалась сияющими искрами в сбруе.
Узнав своих, зашевелились на стенах вои, закричали радостно, приветствуя князя. Открылись широко врата из крепкого, обитого серым железом дуба. Крича, побежали вслед за всадниками ребятишки. Воины ехали не спеша, давая возможность жителям полюбоваться снаряжением и богатой добычей. Первым — на белом коне — Хельги-ярл, молодой, но уже опытный и — как поговаривали все чаще — Вещий. В кольчуге пылало солнце, блестел надвинутый на глаза шлем с позолоченной полумаской, темно-голубой, заколотый изящной золотой фибулой плащ ниспадал на круп коня небрежными складками. Желтовато-белые облака медленно плыли по синему небу, на деревьях весело чирикали воробьи, синицы возились в почерневшем снегу, деля рассыпанное кем-то жито. Сбежавшийся народ подбрасывал в воздух шапки.
Вот и знакомый холм, верба — Детинец. Там уже ждали, распахнули ворота. Князь въехал первым, спешился у крыльца, передавая поводья коня подбежавшим слугам, улыбнулся радостно — на ступеньках стояла Сельма. В красном плаще, в длинных, до пят, одеждах; светлые волосы стягивал золотой обруч, в глазах сияла тщательно сдерживаемая радость. Не дело это — кидаться возвратившемуся из похода мужу на шею, чай, не простолюдинка какая… А ведь так хотелось обнять, прижаться всем телом, почувствовать тепло щек… Ничего… будет еще время, сейчас нельзя так, нельзя — люди смотрят.
Сельма низко поклонилась ярлу, и Хельги поклонился в ответ. Поцеловал жену троекратно — как и положено — и, незаметно подмигнув, важно вошел в дом, высокий, в два этажа, с высоким резным крыльцом и просторной клетью. Он сразу же заприметил среди встречающих Никифора с Найденом, кивнул — мол, зайдите — еще раз окинул взглядом двор — а где Ирландец?
Выждав для вежливости некоторое время, оба — монах и тиун — поднялись на крыльцо и вошли в людскую.
К чести ярла, он недолго испытывал их терпение — явился из покоев уже в другой, домашней одежде — длинной, до самого полу, узорчатой тунике, подпоясанной наборным поясом из золотых бляшек. На поясе висел узорчатый кошель-калита, ключи и узкий кинжал в зеленых сафьянных ножнах. Усевшись в резное кресло перед длинным столом, уставленным легкой закуской — копченой стерлядью, телятиной, холодной жареной птицей и прочим, — Хельги выпроводил слуг и указал рукой на скамью:
— Садитесь, в ногах правды нет.
— Рад тебя видеть, ярл! — улыбнулся Никифор. Смуглый, черноволосый, он, как и подобает монаху, был одет подчеркнуто скромно — в коричневую рясу с накинутым поверх нее полушубком. На груди серебряный крест — знак распятого бога.
— И я рад! — Встав, ярл порывисто обнял монаха, доброжелательно хлопнул по плечу Найдена, тут же и осведомился насчет Ирландца.
— В делах все, — уклончиво ответил тиун, а Никифор осуждающе покачал головою.
— Опять пьет? — догадался Хельги, не впервой уж было Ирландцу срываться в последнее время. — А дела хоть делает? — Ярл покусал губу. — Чай, не для пьянства оставлен!
— Дела делает, — закивал Найден. — Да, правда, какие тут дела? Сам знаешь, княже, зима. — Он помолчал немного и улыбнулся: — А грамотеев тебе подбираем, как велено. Одного сыскали уже — грамотен, по-варяжски говорить может, и цыфирник изрядный.
— Молодцы… Ладно, с Ирландцем я разберусь… Вы что же не едите, брезгуете?
— У меня — пост. — Никифор поджал губы. — Хотя скоромную лепешку, пожалуй, съем… да рыбешку нежирную… Подай-ко, Найден!
Они пробыли у ярла недолго. Немного перекусили, потолковали о делах, поведали последние ладожские новости — таковых оказалось немного, потом Никифор, в который раз уже, высказал идею насчет монастырской обители.
— Шумно тут больно, — посетовал он. — Многолюдство изрядное, а Божье слово тишины требует. Вот бы скит устроить в стороне дальней, в молениях и философских беседах проводить время с иноками, оказывая помощь всякому страждущему. Школу бы завести при обители, скрипторий, книги нужные купцам константинопольским заказать… Святое дело… — Молодой монах мечтательно опустил веки.
Ярл усмехнулся:
— Опасное это дело, брат! Народца хищного и в тех далеких краях хватает, разграбят твою обитель!
— На все Божья воля. — Никифор принялся перебирать висевшие на поясе массивные бронзовые четки. Такими четками, при известной ловкости, можно было легко справиться как минимум с двумя вооруженными воинами. А Никифор был парнем ловким…
Хельги посмотрел на него и вздохнул. Хорошо бы, конечно, иметь в дальних лесах верного человека. Никифор — как раз таков, лучше не надо… Да только отправить его — тревожно как-то. Сгинет ведь!
— Вижу, сомнения тревожат тебя, ярл? — Монах улыбнулся, проницателен был изрядно. — Так ты не сомневайся… А не разрешишь, так я сам пойду, как снега стают.
— Ох, Никифор, Никифор, — засмеялся Хельги. — Не скрою, мне твои мысли по нраву… И обитель бы хорошо укрепленная в местах дальних не помешала… Ой, не помешала бы! Ну, не смотри так… Собирай охочих людей! По весне, так и быть, отправлю с тобой воев.
— Мне не нужны вои, ярл!
— Знаю. — Хельги хитро прищурился. — Тебе нужна обитель, а мне — надежная крепость. И, думаю, мы поможем друг другу. По рукам?
На этот раз засмеялся монах:
— По рукам, Хельги-ярл, по рукам! Однако знай — не меч я буду нести лесным жителям, но слово Божье! Аминь.
Никифор перекрестился.
Когда гости ушли, ярл нервно заходил по людской, дернулось в поставце пламя, запрыгали по стенам уродливые черные тени, похожие на лесных троллей. Ирландец… Хельги вздохнул. Эх, Конхобар, Конхобар… Донесли уже, что видят тебя постоянно нечесаным, грязным, пьяным. Быстро поддался ты веселому пороку… Не слишком ли быстро?
Хельги-ярл надеялся на помощь Ирландца, острый, язвительный и циничный ум которого был так похож на разум Того. Конхобар, как и сам ярл, давно уже действовал без оглядки на закоснелые обычаи и дурацкие обряды, конечно соблюдая внешнюю сторону приличий, иначе б не поняли люди, не приняли бы и отвергли все то, что хотел для них сделать Хельги. А хотел он многого, и в первую очередь — оградить от страшной участи, уготованной жителям этой страны Черным друидом.
Кроме Ирландца, пожалуй, и не было около ярла людей, столь близких по духу. Умных, деятельных, понимающих все с первого слова. Никифор был слишком поглощен Богом. Снорри? Верен, честен и предан до последнего дыхания, до последней капли крови. Хитер в бою, но в обычной жизни решения предпочитал простые: вражда — так вражда до последнего, дружба — так дружба. И очень многие люди мыслили так. Правда, не все…
