— Полицейский, — вырвалось у младшего, и он спрятался за старшего брата.
— Не, не полицейский, — возразил ему старший. — Это, наверно, шериф.
— Точно, — ответил Арт. — Я — шериф Моран, ребята. Так мама-то дома?
Старший подтолкнул младшего:
— Сбегай, позови маму.
Мальчики были похожи на отца. Видно, что вырастут такими же огромными. Крепкие, загорелые немецкие дети.
— Вы подите поиграйте, — сказал Арт ребятам. — Я постучу в дверь. А вы идите.
И улыбнулся младшему.
Но мальчики не уходили. Они стояли у куста рододендрона и глядели, как шериф поднимается на крыльцо со шляпой в руке и стучит костяшками пальцев по распахнутой входной двери, через которую видна гостиная. Ожидая ответа, Арт заглядывает в дом. Стены обиты сосновыми планками, покрытыми лаком и блестящими в местах распила сучков; занавески ярко-желтого цвета накрахмалены, аккуратно подвязанны к кольцам, присборенны и с балдахином вверху. Шерстяной коврик, связанный косичкой вкруговую, почти полностью покрывает дощатый пол. В глубине комнаты поблескивает пианино и стоит стол с раздвижной крышкой. В комнате два одинаковых кресла-качалки из дуба с вышитыми подушечками, одинаковые столики из ореха по обеим сторонам видавшего виды дивана и обтянутое плюшем мягкое кресло рядом с торшером из позолоченной меди. Кресло пододвинуто к огромному камину, сооруженному Карлом, внутрь которого были вделаны высокие, с пазами железные подставки для дров. Шериф поразился порядку, царившему в комнате, спокойному, тягуче-бронзовому отсвету, от которого веяло чем-то сентиментальным, фотографиям на стене с изображениями членов семейств Хайнэ и Вариг, живших еще до появления на свет Карла и Сьюзен Мари, — внушительных, дородных немцев с грубо вытесанными лицами, никогда не улыбавшихся в объектив.
Гостиная была образцовой — чистой и уютной. Арт мысленно похвалил Сьюзен Мари, как недавно похвалил Карла за печь и мансардные окна. И пока Арт стоял, восхищаясь всем тем, к чему Сьюзен Мари приложила руку, на верхних ступеньках лестницы появилась сама хозяйка дома.
— Добрый день, шериф Моран, — поприветствовала она его.
Арт понял, что Сьюзен Мари еще ничего не знает и что именно ему придется рассказать ей. Но пока он не мог, никак не мог решиться и стоял со шляпой в руке, потирая губы большим пальцем и щурясь; Сьюзен Мари тем временем спустилась.
— Здравствуйте, миссис Хайнэ, — ответил Арт.
— Я как раз укладывала маленькую, — сказала Сьюзен Мари.
Теперь это была совсем другая женщина, непохожая на привлекательную жену рыбака, угощавшую чаем и кофе после церковной службы. Сьюзен Мари спустилась в простенькой юбке, босиком и без косметики, с давно не мытыми волосами; на плече у нее висела пеленка в пятнах от слюней, а в руках была бутылочка.
— Вы к нам по делу, шериф? — спросила она. — Карл пока еще не пришел.
— Потому-то я и здесь, — ответил Арт. — Дело в том, что… у меня для вас плохие известия, миссис Хайнэ. Самые плохие, какие только могут быть.
Казалось, поначалу она не поняла. И смотрела на него так, будто он несет какую-то тарабарщину. Потом стянула с плеча пеленку и улыбнулась. Арту пришлось говорить предельно ясно.
— Карл мертв, — произнес Арт. — Это случилось прошлой ночью, на море. Мы обнаружили его утром, в заливе Белые пески. Он утонул, запутавшись в собственной сети.
— Карл? — переспросила Сьюзен Мари Хайнэ. — Нет, не может быть.
— Понимаю, мне бы тоже не хотелось верить. Однако это так. Я пришел сообщить вам.
Странно было видеть ее внезапную реакцию. Сьюзен Мари попятилась, заморгав, тяжело опустилась на нижнюю ступеньку лестницы и поставила бутылочку на пол у ног. Она согнулась, спрятав руки на коленях, и начала раскачиваться; в руках у нее была пеленка, она мяла ее.
— Я знала, что это случится, — прошептала Сьюзен Мари. Потом перестала раскачиваться и уставилась в пустоту.
— Мне очень жаль, — сказал Арт. — Я… я позвоню вашей сестре, попрошу ее приехать. Вы согласны, миссис Хайнэ?
Но так и не дождался ответа. Еще раз повторив, что ему очень жаль, он прошел к телефону.
Глава 7
В самом конце зала суда сидели двадцать четыре местных жителя японского происхождения, одетые как и подобало случаю. Разместиться на задних сиденьях их обязывал не закон. Они подчинялись неписаным правилам, бытовавшим на острове.
Их родители и прародители появились на Сан-Пьедро еще в 1883 году. В тот год двое японцев. Японец Джо и Чарльз Хосе, ютились в пристройке неподалеку от Коровьего мыса. Тридцать девять японцев трудились на лесопилке в Порт-Джефферсон, однако во время переписи населения служащий даже не удосужился вписать их имена, попросту черкнув: Япошка № 1, Япошка № 2, Япошка № 3, Японец Чарли, Старый Япошка Сэм, Япошка-весельчак, Япошка-коротышка, Задира, Коридорный и Крепыш. Не имена, а так… клички.
В начале 1900-х годов на Сан-Пьедро появились еще более трехсот японцев — большинство плыли матросами, а в заливе Порт-Джефферсон прыгали с корабля, чтобы остаться на территории Соединенных Штатов. Многие добирались до берега, не имея при себе долларов, и плутали по острову, питаясь морошкой и грибами мацутакэ, пока не попадали в «Маленькую Японию»: три бани, две парикмахерские, две церкви (буддийская и баптистских миссионеров), гостиница, зеленная лавка, площадка для игры в бейсбол, кафе-мороженое, лавка, где торговали тофу,[12]и пятьдесят некрашеных хибар, выходивших на грязные улицы. За неделю беглые матросы устроились на лесопилку — складывать древесину, подметать стружку, тягать распиленное дерево, смазывать машины — все за одиннадцать центов в час.
В учетных книгах компании, отправленных в архив округа, сохранилась запись о том, что в 1907 году на лесопилке в Порт-Джефферсон получили травмы и увечья восемнадцать японцев. Япошка № 107, свидетельствовали учетные книги, двенадцатого марта угодил под лезвие распила и потерял руку; ему была выплачена компенсация за увечье в размере 7 долларов 80 центов. На Япошку № 57 двадцать девятого мая опрокинулись сложенные брусья древесины, и у него произошло смещение правого бедра.
В 1921 году лесопилку разобрали — все деревья на острове скормили пилам, и Сан-Пьедро оголился, только пни торчали. Владельцы лесопилки распродали имущество и уехали с острова. Японцы стали расчищать поля под клубнику, благо клубника на острове росла хорошо и солидных вложений не требовала. Говаривали: только и нужны что лошадь, плуг да орава ребятишек.
Вскоре кое-кто из японцев взял в аренду небольшие участки земли и начал работать на себя. Большинство же были наемными фермерами или издольщиками, трудившимися на полях, принадлежащих хакудзинам.[13]По закону японцам запрещалось владеть землей, пока они не получат гражданство, и закон же гласил, что гражданство они не могут получить до тех пор, пока являются японцами.
