У нас будет запеченный окорок и омары для поминок (молодой человек Мэйзи доставит парочку живых омаров утром), и миссис Тигг приготовит чудесный суп, поскольку день обещает быть холодным, и вы же не хотите замерзнуть до смерти на кладбище, мадам, вы и так не вполне оправились от родов.
Все время думаю о том, что, если бы я была замужем за Флоем, мы держали бы сейчас друг друга в крепких объятиях, помогая друг другу преодолеть это горе, и он не стеснялся бы своих слез. Скорее всего, он почитал бы мне что-нибудь — стихотворение, или сонет, или философское изречение, которое поддержало бы меня, пока я не найду свой путь назад к свету.
Вопрос: было бы легче вынести потерю Виолы и Соррел рядом с Флоем, вместе с музыкой и философией, и плакать в его объятиях, и все остальное, чем с салатом из омаров и закрытыми занавесками, и Эдвардом с его мамой, и всеми этими наставлениями — пожалуйста, не устраивай сцену в церкви, Шарлотта, и я не думаю, что это платье подойдет для церемонии, тебе не кажется?
Ответ: понятия не имею, но знаю точно, что Флой не волновался бы, даже если я устрою пятьдесят сцен в церкви, думаю, что он бы сам к ним присоединился.
Я оденусь в черный крепдешин и юбку-колокол на службу. Очень стильно, очень belle epoque. Эдвард может не одобрять все, что хочет, и его мама может склониться и жужжать над могилой в своем вдовьем платье и мерзких траурных брошах до второго пришествия, мне наплевать.
Для прощального свидания со своими малышками я выберу самый красивый и стильный наряд.
Глава 7
Из дневника Шарлотты Квинтон
11 января 1900 г.
Сегодня были похороны близнецов. Это самый ужасный день моей жизни.
Конечно, Эдвард не хотел, чтобы я шла, и его мать тоже не хотела, чтобы я шла. Неужели я не хочу остаться в постели, ведь всего одиннадцать дней прошло после родов? Я сказала, что чувствую себя вполне в состоянии пойти на похороны своих дочерей. Китайские крестьянки, например, возвращаются к работе на рисовых полях спустя несколько часов после родов. Меня обвинили в эксцентричных воззрениях и поддержке социализма; вообще-то мать Эдварда не удивилась бы, если бы узнала, что я последователь Keir Hardie и Независимой лейбористской партии, хотя, по ее мнению, они никогда не будут по-настоящему популярны.
Церковь была полна, разумеется — в основном попрошайки и любопытные, насколько я могла заметить, и мрачная семья Эдварда в полном составе. Его мать опоздала (подозреваю, что это было сделано специально, для эффекта), она была в подчеркнуто глубоком трауре и искала насыщенный аромат розового масла. Она уныло прошествовала на свое место, тяжело опираясь на палку Из черного дерева, громко стуча ею по мраморному полу. (Когда эта старая ведьма начала использовать трость? Лично я вижу ее в первый раз с тростью.)
Эдвард выбрал церковные гимны — «Господь, Пастырь мой» и «День, данный Господом, окончен». Викарий говорил о том, как жестоко забрали новые жизни, но указал, что пути Господни неисповедимы и чудесны, но мне от этого как-то не стало легче. Брат Эдварда прочел поэму Роберта Льюиса Стивенсона про то, что покойные не умерли, а просто ушли на несколько шагов вперед и ждут момента, когда снова встретятся со старыми друзьями. Я обожаю Стивенсона, но мне это показалось совершенно неуместным в данных обстоятельствах.
Крохотный гробик стоял на усыпанной цветами скамье. Слишком уж все продумано — латунные ручки, и латунная табличка, и отполированное красное дерево, но конечно, так принято. Я старалась думать только о том моменте, когда близнецам было всего несколько часов от роду, и их крохотные пальчики обвились вокруг моей руки. Если я смогу сохранить это воспоминание, то частичка их навсегда останется со мной. Но это было трудно, потому что я все время представляла, как они лежат в своем гробу, все еще в этом печальном объятии. «И смерть не разделит их…» Не совсем подходящая для данного случая цитата.
Жаль, что Эдвард не обсудил со мной детали похорон, потому что я бы предпочла, чтобы все было проще — маленькие букетики фиалок и кислицы на крышке гроба вместо глупых претенциозных тепличных лилий и белых гиацинтов. Но мне удалось не заплакать, назло матери Эдварда.
Сдержанно и спокойно мы шли за гробом по проходу между скамьями. Орган играл Largo Генделя, и все шли за мной. Эдвард был очень внимателен, держал меня под руку и наклонялся спросить, все ли со мной в порядке каждые сорок секунд, что меня раздражало.
Мы подошли к двери, ведущей из церкви на кладбище. Я уже думала о том, что прекрасно держалась и не устроила истерику, как вдруг увидела мужчину, сидящего в дальнем конце, в углу церкви рядом с одним из высоких каменных сводов. Он не присоединился к похоронной процессии, а продолжал молча и спокойно сидеть глубоко в тени каменных столбов, явно желая остаться незамеченным. Увидев его, я уже не могла отвести взгляд. Он был похож на бродягу, который забрел в церковь по ошибке, или мог быть странствующим ирландским жестянщиком, остановившим неподалеку свою повозку. Он посмотрел на меня, и глубокая тень вдруг исчезла в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь грязное окно у него над головой. Под разноцветным светом церковного витража он уже не был похож на бродягу, а напоминал собой нечто среднее между раннехристианским аскетом и преступником из мелодрамы.
Но он не был ни тем, ни другим, и он уж точно не был бродягой. Что же касается злодейских сюжетов, то он скорее был их автором, и, имея теоретическое представление об аскетизме, он никогда, насколько я знаю, не практиковал его.
Любимец компании Блумсбери. Молодой человек, которого восхваляли, которому подражали и завидовали. Поклонники говорили, что его проза написана железной ручкой с алмазным пером, а враги — что в его работах не было ничего, кроме эксцентричных, мерцающих, как пламя свечи, переживаний затуманенного мечтами разума.
Какой бы ни была правда, сегодня он был самим собой. Писатель, частная школа Винчестера и Оксфорд. Сумасшедший, любовник и поэт. И его фантазии совсем не были эксцентричными, и никогда они не были вызваны наркотиками — они всегда были с ним, они были такой же частью его, как форма глаз или то, как росли волосы. И было время, когда он завел меня в эти фантазии, и я ничего больше не хотела, только жить там.
Он никогда не был скромным и никогда не смог бы уйти незамеченным, в какой бы компании он ни был.
Филип Флери. Флой.
Я и подумать не могла, что он придет в церковь и будет слушать службу, спокойно и выдержанно, как любопытный кот, но он сделал именно это.
Я слегка кивнула ему в знак того, что узнала, и потом мы вышли наружу в сопровождении тихой музыки Генделя. Дождь, который должен был служить траурным фоном для службы, наконец пошел сильнее, потоками обрушиваясь со ставшего вдруг свинцовым неба, капая с деревьев и придавая церковному двору темный унылый вид, соответствующий описаниям грустно-мрачных романтиков. Острые могильные камни блестели под дождем, за исключением совсем старых, сильно поврежденных непогодой и покрытых мхом.
