Глава 1
Меньше всего на свете Гарри Фитцглену хотелось писать об открытии картинной галереи в Блумсбери[1].
Давиться переохлажденным вином и деревянными закусками в компании самодовольных дамочек, не знающих, чем заняться от избытка денег… об этом даже думать было страшно. Посещать все эти высокохудожественные светские мероприятия — занятие сугубо женское, отметил Гарри не без горечи, и эта фраза так ему понравилась, что он повторил ее еще раз, чтобы все присутствующие в редакции его наверняка услышали.
— Да брось, мы же знаем, что в глубине души ты сам старомодный романтик, — поддел его заместитель редактора.
Гарри запустил в него орфографическим словарем и направился в кабинет главного редактора. Гарри нанялся работать в «Глашатай» не для того, чтобы писать репортажи о пьянках в Блумсбери. Если босс об этом забыл, придется ему напомнить.
— Открытие галереи состоится в следующем месяце. — Клиффорд Маркович не обратил никакого внимания на его возмущение. — Двадцать второго. С шести до восьми. Выставочный зал называется «Галерея Торн». Новая игрушка Анжелики Торн.
— О господи, — вымолвил Гарри. — Откуда же у Анжелики Торн деньги на то, чтобы открыть в Блумсбери модную галерею?
— Именно в этом тебе и предстоит разобраться, — ответил Маркович.
— Видимо, отступные от бывшего любовника.
— Если этот любовник — член парламента, и к тому же женатый, то было бы неплохо узнать его имя, — оживился Маркович. — Но вообще-то Анжелика известна как законодатель хорошего вкуса и покровитель Искусства с большой буквы, так что открытие галереи достойно нескольких колонок уже хотя бы поэтому. Запомни, мне нужны…
— Имена, — закончил за него Гарри. — Известные имена. Чем больше знаменитостей — тем больше тираж.
— Это наше золотое правило.
— Знаю. Оно вырезано на дверях твоего кабинета, как приветствие на дверях ада в «Божественной комедии».
— Порою, Гарри, я серьезно сомневаюсь, подходишь ли ты для этой работы, — заметил Маркович.
— Я тоже. Что там дальше? Полагаю, на открытии галереи будут присутствовать все богатые и знаменитые? Анжелика Торн знает половину «Дебретта»[2], вернее, ей наверняка довелось просыпаться в постели со многими из них.
— Да, только давай обойдемся без компромата, — предупредил Маркович. — Пусть будут сплетни, но не клевета. И заодно посмотри выставочные экспонаты. Насколько я знаю, там будут и серьезная живопись, и современная фотография. Ее партнерша — фотограф.
— Если на этих фотографиях расчлененные овцы, замаринованные в формальдегиде, репортаж ты будешь писать сам.
— Ты вообще знаешь, кто такая Анжелика Торн? — поинтересовался Маркович. — Видимо, нет. Ее имя вряд ли совместимо с расчлененными овцами.
Он с минуту помолчал, а затем неожиданно перегнулся через стол и добавил серьезным голосом:
— Вот что, Гарри. Больше всего меня интересует ее партнерша. Журналистам она известна как Симона Мэрриот, но я тут немного покопался… — Маркович обожал слово «копаться». — Ее настоящее имя — Симона Андерсон.
Маркович откинулся в кресле, изучающе глядя на Гарри.
— Теперь ты понимаешь, о чем речь? И почему я решил обсудить это дело задолго до открытия выставки?
Гарри задумался.
— Симона Андерсон… но ведь прошло больше двадцати лет. Ты уверен, что это именно она?
Конечно, это именно она. Маркович никогда не ошибался. У него была обширнейшая картотека, содержащая информацию обо всем, что могло вызвать интерес лет через десять — двадцать. Гарри поставил бы свою зарплату на то, что старый хитрец Маркович давно хранит в памяти это имя. Недоброжелатели говорили, что содержимое «Глашатая» похоже на роскошный банкет из объедков многолетней давности, но Маркович не обращал внимания на сплетни. Для него журнал был образцом хорошего вкуса, и, если кто-то этого не понимал, значит, они вообще были неспособны понять, что такое хороший вкус и чем он отличается от плохого.
— Симона Андерсон, — задумчиво повторил Гарри.
— Вспомнил?
— Да, — ответил Гарри с деланным безразличием. Когда речь идет о работе, не следует демонстрировать излишний энтузиазм. Нужно всегда придерживаться образа: упрямый писака с Флит-стрит; ему выпал трудный жребий, но он с честью выдержит все испытания.
— Разумеется, мы напишем о галерее Торн, — продолжал Маркович. — Но меня намного больше интересует история Андерсонов. Покопайся в этом как следует. Только не нужно пережевывать старые факты…
Для «Глашатая» это что-то новенькое, отметил Гарри про себя.
— …не нужно пережевывать то, что все и так знают, — твердо закончил Маркович. — Постарайся найти новые детали. Поскольку Симона Андерсон снова, так сказать, вышла на свет, давай попытаемся выяснить, чем она занималась раньше — школа, колледж, университет, если таковой был. Подружки, друзья, любовники — может быть, любовницы. Почему она начала заниматься фотографией? Есть ли у нее способности? Как она связалась с Анжеликой Торн? Я полагаю, ты справишься с этим заданием.
— Может быть.
Помимо энтузиазма, также никогда не следует демонстрировать оптимизм. Бери пример с частных сыщиков из второсортных американских фильмов. Голос должен звучать так, словно в верхнем ящике комода спрятана початая бутылка «Чивас Регал».
— Если я за это возьмусь, может быть, я и найду одну-две новые детали, — вяло проговорил Гарри. — Но ты уж будь добр, не забывай, что я тебе не мальчик на побегушках.
— Гарри, с этой семьей случилось что-то очень странное. Я помню, какие тогда ходили слухи, половина Флит-стрит сбилась с ног, пытаясь что-то вынюхать. Это было двадцать лет назад, но я помню, как сейчас. Люди умирали и исчезали в этой семье, Гарри, и никто не смог добраться до правды, хотя все подозревали неладное. Говорили, что они скрывали какое-то убийство, и еще говорили о врачебном подлоге.
— Подлоге? Каком подлоге?
— Я не знаю. Так никто и не выяснил.
— И ты надеешься, что я докопаюсь до правды спустя двадцать лет?
— Не исключено. Но даже если нет, все равно, возвращение Симоны Андерсон — Симоны Мэрриот — это уже история, представляющая общественный интерес.
