– Конечно, доказывает. Да тут и доказывать-то нечего.Всякий, у кого хоть капля мозга в голове, и так это знает. Вот оно, солнце-то,– плывет себе по небу, как всегда.
Том повернулся ко мне и говорит:
– Ну, а ты что скажешь? Как по-твоему, солнце стоит наместе?
– Том Сойер, и чего ты такие дурацкие вопросы задаешь?Всякий, у кого есть глаза, видит, что оно на месте не стоит.
– Что ж, – говорит он, – остался я один в небе, а со мнойтолько два тупых осла, которые смыслят не больше, чем глава университета леттриста или четыреста назад. Да ну тебя, Гек! В те времена даже папы римские ито больше твоего знали.
Это было нечестно, и так я ему и сказал:
– Ругань, – говорю, – это еще не доказательство, Том Сойер.
– А кто ругается-то?
– Да ты же.
– Я и не думал ругаться. Не вижу ничего обидного в том,чтобы сравнить безмозглую деревенщину из штата Миссури вроде тебя с папойримским, хотя бы даже с самым негодным из всех, какие сидели на престоле. Даэто еще большая честь для тебя, головастик ты несчастный: это ведь паперимскому попало, а вовсе не тебе, и ты не можешь обижаться, если он станетругаться; да только они не ругаются, то есть теперь не ругаются, я хочусказать.
– Правда, Том? А прежде они разве ругались?
– В средние века? Да ведь это было их обычное занятие.
– Честное слово? Неужто они и вправду ругались?
Тут Том разошелся и такую речищу закатил (когда он в ударе,он может), что я даже попросил его написать мне на память вторую часть этойречи, – уж очень она была похожа на то, как в книжках пишут, – никак незапомнить, а многие слова даже и писать-то трудно, до того они замысловатые.
– Ясно, ругались. Не то чтоб они сквернословили где попало,ну вроде бы как Бен Миллер, и складывали ругательные слова так, как он. Нет,слова у них были те же самые, но складывали они их вместе по-другому, – ведь ихсамые лучшие учителя обучали, вот они и знали, что к чему, не то что БенМиллер. Он-то просто набрался этих слов где попало, и не было у него под рукойзнающего человека. Зато папы римские – они знали, что к чему. Их ругательства –это не пустая, бестолковая ругань, как у Бена Миллера, который просто изпустого в порожнее переливает. Нет, это были научные, систематические,основательные, торжественные, грозные проклятия; тут уж не отойдешь в сторону ине посмеешься, как над неотесанным неучем Беном Миллером. Такой тип, вроде БенаМиллера, может проклинать человека целую неделю подряд, а тому хоть бы что –собака лает, ветер носит. Но вот если в средние века папа римский, обученныйпроклятиям, соберет все свои ругательные принадлежности да начнет гвоздитькороля, или целое королевство, или еретика, или еще кого-нибудь, кто дурно велсебя и нуждался в исправлении, – это совсем другое дело. Папа римский – он недействовал как бог на душу положит, нет. Он брал этого короля или другогочеловека и проклинал его всего, сверху донизу. Он проклинал каждый волосок унего на голове, каждую кость в его черепе, проклинал его глаза и уши, воздух,которым он дышит, все его внутренности и жилы, всю его плоть и кровь и кости вовсем его теле, проклинал всех, кого он любит, и всех его друзей, выбрасывал егона улицу и проклинал каждого, кто давал ему пищу, приют и постель, каждого, ктодавал ему глоток воды или рубище, чтобы прикрыть его наготу, когда он замерзал.Вот это я понимаю! Такие проклятия действительно чего-нибудь да стоят! Человекили страна, которых так проклинали, готовы были сорок раз помереть. Бен Миллер!И он еще воображает, что умеет ругаться! Куда там! Да ведь его бы любой, самыйничтожный захолустный епископишка из средних веков с легкостью переплюнул бы!Что там говорить, в нынешние времена мы и вовсе проклинать не умеем.
– Да брось ты, – говорю я ему, – стоит ли об этомсокрушаться, мы и так проживем. Ну, а теперешние епископы умеют проклинать так,как в прежнее время?
– Да, их этому обучают, это часть науки, которая входит вихний курс, знаешь, вроде изящной словесности; и хотя ему от нее столько жепользы, как девчонкам из штата Миссури от французского языка, все равноприходится ее учить, как и девчонкам этим. Ведь если девчонка из штата Миссурине умеет говорить "бонжур", а епископ не умеет проклинать, то им вобществе делать нечего.
– А разве им нынче приходится проклинать. Том?
– Очень редко. Может, в Перу они и проклинают кого-нибудь,но среди людей, которые хоть что-нибудь смыслят, это дело давно уже сошло нанет, и они на это и вовсе внимания не обращают, все равно как на Бена Миллера.Понимаешь, они так далеко ушли вперед, что теперь знают не меньше, чем саранчав средние века.
– Саранча?
– Ну да. В средние века во Франции, когда саранча начиналапожирать хлеб, епископ выходят в поле и с важным видом осыпал ее страшнымипроклятиями. Точно такими же, какими осыпали еретика или короля, как я теберассказывал.
– А что же делала саранча, Том?
– Смеялась, только и всего, и продолжала преспокойнопожирать хлеба. В средние века разница между человеком и саранчой состояла втом, что саранча была не дура.
Тут Джим как завопит:
– Ох ты господи, ох ты боже мой, опять озеро! Ну, масса Том,что вы теперь скажете?
Да, сэр, на краю пустыни снова появилось озеро. Мы виделиего совершенно ясно – и деревья и все было точно такое же, как и прежде. Ясказал:
– Ну, что ты теперь скажешь, Том Сойер?
– Ничего. Никакого озера там нет.
– Не говорите так, масса Том, – сказал Джим, – мне простострашно слушать. Это у вас от жары да от жажды в голове помутилось, масса Том.Ох, и какое же оно красивое! Мне просто невтерпеж, до того пить хочется.
– Придется тебе обождать. Хотя жди не жди – все одно. Ведьговорят же тебе, что никакого озера там нет.
– Джим, ты только не спускай глаз с озера, – говорю я.
– Да неужто ж я их спущу, милок, дай тебе бог здоровья.
Мы понеслись к озеру, и хотя миля за милей оставалисьпозади, мы ни на дюйм не приближались к нему, – и вдруг оно снова исчезло! Джимзашатался и чуть не упал. Когда он смог разговаривать, он сказал, ловя воздухртом, как рыба:
