У некоторых мужчин были заржавленные ружья или сабли, удругих – заткнутые за пояс длинные пистолеты с серебряными украшениями. На всехверблюдах оставались навьюченные тюки, но только эти тюки лопнули или сгнили, ивесь груз вывалился на землю. Мы подумали, что покойникам сабли уже ни к чему,и взяли себе по сабле и по нескольку пистолетов. И еще мы взяли шкатулку – ужочень она была красивая, с такими тонкими резными узорами. Нам очень хотелосьпохоронить этих людей, но мы не знали, как это сделать, да и хоронить-то ихбыло негде – разве только в песке, но ведь он бы все равно снова осыпался.
Тогда мы решили хотя бы прикрыть эту несчастную девушку иположили на нее несколько шалей из разорванного тюка, но когда мы хотелизасыпать ее песком, волосы у мужчины снова начали шевелиться, и тут мы отстраха остановились, потому что нам показалось, будто он хочет попросить нас,чтобы мы их не разлучали. Я думаю, что он ее очень любил и без нее остался бысовсем одиноким.
Ну, а потом мы поднялись наверх и полетели прочь, и скороэто темное пятно на песке совсем пропало из виду, и теперь мы больше никогда неувидим этих несчастных. Мы думали да гадали, как они очутились там и что с нимистряслось, но так ничего и не придумали. Сперва нам пришло в голову, что онизаблудились и бродили взад-вперед до тех пор, пока у них не кончились вода иприпасы, – и тогда они умерли с голоду. Однако Том сказал, что раз ни дикиезвери, ни хищные птицы их не тронули, значит это не так. В конце концов мыбросили гадать и решили больше о них не думать – уж очень сильную тоску этимысли на нас нагоняли.
Потом мы открыли шкатулку и нашли в ней целую кучу всякихдрагоценных камней и украшений и маленькие покрывала – вроде тех, что были намертвых женщинах, – обшитые по краям диковинными золотыми монетами, каких мыникогда не видали. Мы подумали, не вернуться ли нам и не отдать ли их обратно,но Том все обмозговал и сказал, что нет. В этой стране полно разбойников, онипридут, все разворуют, и тогда мы возьмем на себя грех – ведь это мы введем ихво искушение. Вот мы и отправились дальше, и я подумал: "Хорошо бы забратьвсе, что у них было, чтоб уж никакого искушения не осталось".
Целых два часа мы провели внизу, на палящей жаре, и когдаснова поднялись на борт, нам ужасно хотелось пить. Мы сразу же отправились заводой, но оказалось, что она совсем испортилась, прогоркла да к тому же быласлишком горячая – просто глотку обжигала. Пить ее было невозможно. Это былавода из Миссисипи, лучшая вода в мире, и мы даже взболтали илистый осадок –может, вкуснее будет, да только осадок этот был ничуть не лучше, чем вода.
Пока мы занимались погибшими людьми, жажда нас не оченьмучила, но теперь, когда мы увидели, что пить нечего, нам захотелось пить впять раз больше, чем за секунду до этого. Ох, вскоре мы уже готовы быливысунуть язык, как собаки.
Том сказал, что мы должны во что бы то ни стало отыскатьоазис, иначе он не знает, чем все это кончится. Сказано – сделано. Мы взялиподзорные трубы и водили ими во все стороны, покуда не устали до того, чтотрубы стали валиться у нас из рук. Два, три часа проходит. Мы все смотрим исмотрим, а кругом все песок да песок и больше ничего, а над песком раскаленныйвоздух дрожит. Да, брат, тот не хлебнул еще горя, кто ни разу не подыхал отжажды, потеряв всякую надежду когда-нибудь добраться до воды. Под конец я ужебольше не мог смотреть на эти раскаленные равнины. Улегся я на ящик, да имахнул на все рукой.
Вдруг Том как заорет: "Вода!" И верно – мыувидели. большое блестящее озеро, над которым склонялись сонные пальмы, бросаяна воду такие прозрачные и легкие тени, какие нам и во сне не снились. В жизнине видел я такой прекрасной картины. Озеро было очень далеко, но нам это всенипочем. Мы ринулись вперед со скоростью в сто миль, рассчитывая прибыть тудаза семь минут. Однако озеро оставалось все так же далеко – словно мы нисколькок нему не приближались; да, сэр, оно оставалось все таким же далеким и сияющимсовсем как мечта, и мы никак не могли подойти к нему поближе, а потом оно вдругвзяло да исчезло.
Том вытаращил глаза и говорит:
– Ребята, да ведь это мираж!
А сам как будто радуется. Не вижу я, чему тут радоваться, иговорю:
– Может быть. Что мне за дело, как оно называется? Одно ятолько хочу знать: куда оно девалось?
Джим весь дрожал и со страху ни слова вымолвить не мог, а тои он тоже задал бы этот вопрос.
Том сказал:
– Куда оно девалось? Ты же сам видишь, что оно пропало.
– Видеть-то вижу, что пропало, да только куда?
Оглядел он меня с ног до головы и говорит:
– Постыдился бы ты, Гек Финн, такие вопросы задавать! Будтоты не знаешь, что такое мираж!
– Не знаю. А что?
– Это одно только воображение, и больше ничего.
Разозлился я на такие слова и говорю:
– И к чему ты только все это болтаешь, Том Сойер? Ведь я жевидел озеро.
– Ну да, ты думаешь, что видел.
– Ничего я про это не думаю. Видел – и все тут.
– Говорят тебе, что ты его не видел, – видеть-то былонечего.
Услыхав такие речи, Джим очень удивился. Он вмешался вразговор и жалобным голосом промолвил:
– Масса Том, пожалуйста, не говорите так, да еще в такоеужасное время. Вы ведь не только собой рискуете, но и нами тоже, – точь-в-точькак Анания Сапфирой [6]. Озеро там было. Я видел его совсем ясно, вроде каксейчас вас и Гека.
Тут я сказал:
– Да ведь он и сам его видел! Он ведь его первый заметил,вот оно как было-то.
– Да, масса Том, так оно и было. Не станете же выотпираться? Мы все его видели, и это доказывает, что оно там было.
– Доказывает! Как же это доказывает?
– Да так же, как в любом суде, масса Том. Один человек – онможет напиться пьяный, или уснуть, или перепутать, и двое тоже; но говорю вам,сэр, что когда трое видели что-то, будь они пьяные или трезвые, значит так онои есть. Никуда вам от этого не уйти, масса Том, вы и сами знаете.
– Ничего я не знаю. Сорок тысяч миллионов людей видели, чтосолнце движется с одного конца неба на другой. Разве это доказывает, что солнцеи в самом деле двигалось?
