— Да, — ответил Ориоль.
Я заручилась его обещанием не забывать меня и писать мне. Мы условились встретиться, как только представится возможность.
Но он ни разу и не написал, и не ответил на мои письма. Больше я ничего не слышала о нем.
Осознав, что Луис говорит со мной, а я не слушаю его, я насторожилась.
— У Ориоля до сих пор нет собственной квартиры, и он живет с мамой. Так вот, в Испании, в отличие от Соединенных Штатов, никто из-за этого не сочтет тебя ненормальным. Иногда он проводит ночи с друзьями-шалопаями в чужих строениях. А порой ночует в огромном доме в конце Тибидабо. Свою комнату Ориоль всегда содержит в чистоте, его хорошо кормят, ему стирают белье, и его мама вполне довольна.
— Но ведь среди его друзей-шалопаев есть и девушки, верно?.. Значит, он может иметь и подружек.
— Конечно, есть, — улыбнулся Луис. — Похоже, тебя волнует, с кем спит мой кузен.
— Твои слова основаны только на предположениях, косвенных уликах. У тебя нет ни одного убедительного доказательства того, что Ориоль гомосексуалист.
— Это не слушание дела в суде. — Луис усмехнулся. — Доказывать здесь ничего не нужно. Я лишь предупреждаю тебя.
По-моему, то, что делал Луис, было хуже, чем вынесение приговора в суде, он обвинял человека, основываясь на инсинуациях. И я решила изменить тему разговора.
— Как ты считаешь, что произойдет в субботу? — спросила я. — Что это за таинственное наследство? То, что завещание оглашают через четырнадцать лет после смерти завещателя, весьма необычно.
— Вообще-то завещание Энрика огласили вскоре после его смерти. Основными бенефициариями были Ориоль и Алиса. Но это другое дело.
— Другое дело? — Меня раздражала манера Луиса выдавать информацию малыми дозами. Ему нравилось держать меня в подвешенном состоянии.
— Да.
Я молчала, ожидая, когда он продолжит.
— Это сокровище, — сказал Луис. — Уверен, речь пойдет о сказочных сокровищах тамплиеров.
Об этом он уже сообщал мне, когда звонил в Нью-Йорк, и я вспомнила вчерашнюю беседу с Артуром Буа в самолете.
— Знаешь, кто такие тамплиеры?
— Конечно.
Моя осведомленность удивила Луиса.
— Я и не предполагал, что в Соединенных Штатах хорошо знают историю Средних веков.
— Предвзятое мнение. Теперь ты видишь, что это не так, — удовлетворенно отозвалась я.
— Значит, тебе известно, что большинство европейских монархов, не без основания считая, что во Франции творятся дела неправедные, следовали указаниям папы, но пользовались любой возможностью, чтобы приумножить свои богатства. При этом полагают, что в Арагонском королевстве, где борьба с монахами несколько затянулась, тем удалось спрятать часть своих богатств. Эти богатства состояли из большого количества золота, серебра и драгоценных камней.
Глаза Луиса блестели. Казалось, я снова вижу его, толстощекого, каким он был четырнадцать лет назад, когда Энрик предлагал нам сыграть в одну из своих игр с поиском сокровищ в принадлежавшем ему большом доме на проспекте Тибидабо.
— Ты представляешь себе, сколько можно получить на черном рынке за огромную партию ювелирных изделий двенадцатого и тринадцатого веков? Распятий из золота, серебра и эмали, инкрустированных сапфирами, рубинами и бирюзой. Шкатулок из резной слоновой кости, чаш, покрытых драгоценными камнями, корон королей и герцогов… бриллиантов принцесс… церемониальных шпаг… — Он зажмурился. Воображаемый блеск золота слепил ему глаза.
— Итак, тебе кажется, что в субботу мы получим сокровище? — с сомнением спросила я.
— Нет, не сокровище, но описание того, как его найти, подобное тому, которое составлял Энрик, играя с нами, когда мы были детьми. Только на этот раз описание будет настоящим.
— И откуда же тебе все это известно?
Я заподозрила, что Луис жил одним из своих безумных снов, но затевать с ним дискуссию не стала.
— Ну, например, семейные пересуды. Похоже, Энрик умер, когда они были наиболее активными.
— И как во все это вписывается моя готическая картина?
— Пока не знаю. Но перед тем как Энрик застрелился, он активно разыскивал готические картины на дереве. А та, что у тебя, если не ошибаюсь, относится к эпохе храмовников, то есть к тринадцатому или началу четырнадцатого века.
Я молчала. Казалось, Луис очень искренне верил в то, что говорил.
— И… почему же он застрелился? — спросила я наконец.
— Этого я не знаю. Полиция считает, что это было связано с финансовой разборкой между торговцами произведениями искусства. Но ей ничего не удалось доказать. Это все, что мне известно.
— Так почему же ты звонил мне, желая предупредить меня?
— Потому что, по всей вероятности, в этой картине содержится нечто такое, что поможет отыскать сокровище.
Я открыла рот от удивления.
— Ты знаешь, что ее пытались украсть?
Луис покачал головой, и мне пришлось рассказать ему эту историю. Он сообщил мне, что с момента приглашения на второе оглашение завещания ведет собственное расследование. Нет, своих источников информации он мне не откроет, но уверен, что моя картина содержит ключ, позволяющий отыскать сокровище.
— Где он покончил с собой? — спросила я.
— В своей квартире на бульваре Грасия.
— А что говорит об этом Алиса? Ведь ее считают его супругой.
— Я не верю ее словам.
— Почему?
— Не нравится мне эта женщина. Постоянно что-то скрывает. Хочет все контролировать, всеми руководить. Будь осторожна с ней. По-моему, она член какой-то секты.
Интересно, случайно ли то, что мать перед моим вылетом, предупредила меня, чтобы я остерегалась Алисы? Она даже просила избегать встреч с ней.
Это усилило мое желание встретиться с Алисой.
ГЛАВА 11
Пожалуй, лучше всего начать собирать сведения о смерти Энрика в местном полицейском участке. Я вернулась в гостиницу, чтобы надеть брюки с низкой талией. Открытый пупок — прекрасная визитная карточка, если, как я ожидала, большинство полицейских мужчины. Это было не кокетство, а умение эффективно вести дело. Впрочем, возможно, и кокетство. Я вспомнила об Алли Макбил.
— Ничего общего, — проговорила я вслух. — Она была адвокатом, а я сейчас выступаю как детектив. Она демонстрировала ноги, я — живот.
В номере меня ожидало телефонное сообщение.
— Звонила донья Алиса Нуньес, — сказала телефонистка. — Она убедительно просит вас связаться с ней при первой же возможности.
Ну вот, — подумала я, — вот женщина, внушающая страх моей матери и пугающая моего дорогого толстяка. Это мне хорошо известно!