Особенности существовали в устройстве каждого города. В графствах Фуа и Руссильоне господствовал исключительно консульский элемент; в других местах – он же, но вместе с началом консилиумов (советы из двенадцати, шестидесяти, девяноста человек). В Эг-Морте, например, четыре консула были наделены правом собирать совет присяжных.
По мере удаления на север Лангедока города начинают являть собой борьбу различных начал; в большинстве случаев консульства их теряются, смешиваются с мэрством французской общины. Так, в Оверни, которая с 932 года стала вассальством тулузских графов, пока в 1295 году не сделалась леном французских королей, исчезает понятие о консулах, должность которых исполняют сановники, назначаемые епископом, аббатом, графами. В Ла Марше консульство сделалось простым титулом. Иное явление было в пределах древней Аквитании.
В Пенни, попавшем через второй брак Элеоноры под власть английской короны, появляются мэры, а общины пользуются тем же демократическим самоуправлением, какое было в коммунах северной и средней полосы Франции; жители Перигора, прежде раздробленные, теперь по примеру Нарбонны и Тулузы называют себя «государями-гражданами». В Бордо мэрство, введенное здесь в конце XII столетия, одолевает древнейшую магистратуру юратов, которые господствовали от Жиронды до Пиренеев. В XIII веке в Бордо было два больших совета юратов (пятьдесят, а потом двадцать четыре) и дефензоров (триста, а потом сто). Таким образом, выгоды централизаторства северной системы и совещательного характера южной были совмещены. Так было в Гаскони и графствах припиренейских. Беарн и Наварра управлялись своими статутами; юраты имели в своих коммунах полную власть в решении полицейских, гражданских и уголовных дел. В Байонне возникла община по образцу англо-норманнской, будто целиком перенесенной из Пуату.
Государем в Аквитании был тогда английский король Генрих II. Опасаясь абсолютизма королевского, против него поднялись местные бароны. Графы Ла Марша, Ангулема, Лузиньяна были во главе восстания. Король Генрих II неотступно теснил феодалов, добился ряда успехов и уехал в Англию, оставив страну по видимости успокоенную. Но пораженный феодализм снова вооружился. В сыне короля Ричарде Львином Сердце, который доселе был любимцем Генриха, бароны впоследствии встречают себе сочувствие. Сын поднялся на отца. С невыразимой быстротой Генрих поспевает везде; из Шотландии он кидается в Руэрг. Ненависть к чужому игу в тот момент откликнулась и в духовенстве.
«Орел аквитанский, – восклицали монахи с кафедр, – когда ты разрушишь наши узы? Северный король тебя держит в страхе, возвысь же твой голос, чтобы он раздался подобно трубе мстителя».
Но свергнуть английское господство южные бароны были не в состоянии. Если сами они тяготели к Франции, то в романском народе были элементы, очень неблагоприятные французской власти. В свою очередь король английский должен был бороться с французскими претензиями на Юг и политикой Филиппа II Августа.
От английской гегемонии остались свободными только республики Прованса – эти «младшие дети Рима», как они называли себя, справедливо гордясь тем. Марсель среди них был древнейшей общиной; она представляла с первых годов XII столетия корпорацию трех городских ленов: епископа, аббата и виконта. Богатства этой общины, нажитые морской торговлей, давали ее внутренней жизни такой блеск, какого не имел никакой другой город. Система внутреннего управления этой колонии фокейцев, любимого галльского города римлян, послужила образцом не только для Прованса собственно, но вообще и для всего Юга. В этом многолюдном городе с давних времен правили двенадцать консулов; сорок мужей сидели в малом совете и сто пятьдесят в большом. Консулы, выбираемые торжественно при звуках колокола Мариинской церкви, властвовали над всей той окрестной территорией, которая была подчинена некогда Фокейской республике.
Марсель пользовался большим авторитетом в Европе. Его корабли оказывали большие услуги крестовому делу. Иерусалимские короли дали Марселю свободу торговли и неоднократно подтверждали то грамотами. Непременно в каждом городе Иерусалимского королевства одна улица и церковь принадлежали марсельским торговцам. Королям последние обещали платить четыреста золотых монет, за что были освобождены от налогов.
«А вы, граждане Марселя, за все эти льготы, – писали короли, – постарались бы служить и помогать нам на море и на суше да не забывать нас и наших преемников»[25].
То же самое было подтверждено хартией 1152 года. Вассальное подчинение города было только номинальное.
Обстоятельства феодальной истории Прованса сложились вообще очень благоприятно для республиканских интересов. Мы отметили уже, что Бозо в начале X столетия провозгласил самостоятельность графства Провансальского. В 948 году графы дали присягу германским императорам, но в середине следующего века Конрад II владел только маркизатством Арльским; Прованс же освободился от инвеституры. Графиня Стефанида и ее зять Жильбер, граф Гаводана, много содействовали спокойствию и процветанию страны (рубеж XI–XII веков). Во время общего безначалия Прованс был счастливейшим уголком Европы. Две дочери Жильбера связали судьбу Прованса с Барселоной и Тулузой. Старшая браком с графом барселонским Раймондом Беренгарием отделила графство. Северную же часть от Дюранса до Изеры [в 1113 г.] получил граф Тулузский Альфонс Иордан по наследству, закрепив это приобретение трактатом. Графы Тулузские хотели быть едиными обладателями восточной части Юга; их честолюбие привело к войнам в Провансе.
После объединения Барселоны и Арагона графом Прованса становится король Арагона. Он передавал Прованс как феод своим братьям и сыновьям. Перед началом альбигойской войны графом Прованса считался дон Санчо Арагонский. Современный ему тулузский граф Раймонд долго не оставлял своих династических расчетов на Прованс. Лишь альбигойская война нанесла ему ряд страшных ударов, изменив прежние политические отношения. До вмешательства Тулузы города Прованса и особенно Марсель, таким образом, пользовались не только независимостью, но, благодаря характеру своих сюзеренов, даже спокойствием, что было одиноким явлением в период общей анархии и раздоров. Ограничение власти княжеской доходило до того, что Монтобан, могущественный феодал, клялся над Евангелием не продавать города Монпелье, ни дарить, ни отдавать его в феод, ни отчуждать, а обязывался присягой следовать решениям и советам мудрых мужей во всем, что касается общины и ее синьории. Поэтому в Провансе так прочно водворилось муниципальное начало, и притом в чистейшей, древнеримской, форме.
Арль в этом отношении занимал первое место после Марселя. Некоторое время он был резиденцией римских императоров, он же был столицей независимого графства Бозо, который ничего ни делал без согласия муниципального городского совета. Двенадцать высших сановников переименованы были в консулы в середине XII столетия; они избирались из всех сословий; между ними были четыре рыцаря, четыре горожанина, два купца и даже два деревенских жителя (de bourian, от borа – пастбище). Архиепископ как бы посвящал в эту должность избираемых; он давал за них клятву народу. Жалования должностным лицам в Арле не полагалось, тогда как в Авиньоне консулы из дворян получали сто солидов, а купеческие – пятьдесят солидов. В Арле же, напротив, консул, хоть раз получивший деньги, лишался своего сана. Зато оскорбление, нанесенное им, наказывалось со всей строгостью: виновник отдавался в их полное распоряжение. Вместе с «мудрыми мужами» они разбирали уголовные дела.
