все теперь делаю под судейскую диктовку. Раньше не задумывалась об этом, а сегодня… Как-то сильно.
Я отчетливо помню, как Слава стоял за моим плечом, мы вдвоем внимательно смотрели в экран моего мобильного. Его губы складывались в слова, тон убаюкивал мою бдительность своей уверенностью. Я символ за символом перепечатывала каждое, нужное ему. Он каждое же сверял.
Тогда мне казалось это заботой, сейчас же в голове почему-то крутится слово «контроль».
Я спрашивала у Славы про отношения с Леной-прокуратурой. Он ответил, как тогда казалось, легко и искренне: они друг другу нравились, они попробовали, потом он влюбился в меня, не захотел лицемерить и прекратил отношения. Там не было ни слова о том, что отношения с ней были для судьи полезными.
Тогда его объяснение даже потешило мое самолюбие. А теперь новые неотвеченные вопросы летят зерном сомнения в благодатный грунт.
Лиза его ненавидит. Даже сама этого не скрывает и оглашает причину: потому что увел у нее меня. Но где заканчивается ее безосновательная злость и начинается объективность? Или я просто обижена, а объективности в словах Лизы в принципе нет?
Я же хорошо его знаю. Вроде бы. Он заботливый. Он внимательный. Он любящий. Он первым делом ко мне примчался с самолета. Целый день не отпускал.
Да, в идеальном, как казалось, полотне, я начинаю замечать зацепки и маленькие дырочки. Но откуда мне знать, что таких же нет в других парах? У мамы с папой. У его мамы с его папой?
Так, ладно… Неважно. Хух.
Я замыкаю входную дверь и прохожу вглубь не своей квартиры.
Притормаживаю прежде, чем завернуть в гостиную. Сжимаю-разжимаю кулак. Несколько раз смаргиваю, чтобы отбросить лишние сейчас мысли.
Я написала Тарнавскому, что забрать меня не получится. Не знаю, насколько он был недоволен таким развитием, но не спорил.
Возможно, потому что нет ничего важнее нашего дела. Даже маленькие ссоры и обиды притирающейся пары.
Что говорить Смолину сегодня я тоже знаю. Моя черепушка до отказа наполнена судейскими шпаргалками.
Поймав рабочий настрой, прокашлявшись и шагаю в комнату.
Руслан Викторович Смолин сидит на девственно чистом молочного цвета диване. Отрывается от телефона и проезжается взглядом по мне.
Хмурится и сканирует. Я не переживаю, потому что это обычная его манера. Мужчина откладывает мобильный. Я шагаю глубже в комнату.
Все стандартно. Все по плану. Но по рукам все равно бегут мурашки.
Я его не боюсь, но мне неприятно.
А еще я впервые за долгое-долгое время снова думаю о шаткости своего положения. Я же больше не марионетка, правда же? Я не просто сменила руки кукловода?
Мысли прочь. Веду с нажимом по плечам и направляюсь к высокому стулу возле каменной столешницы острова.
— Прохладно, нет? — Спрашиваю нейтральным тоном, играя в расслабленность.
Лизин отец без дополнительных слов тянется за пультом и выключает кондиционер.
— Спасибо.
Кивает. Смотрит немного на него. Потом снова на меня.
— Что-то скажешь хорошего?
Когда мы начали играть со Славой в тандеме, я поражалась тому, как хитро и одновременно с этим мудро он подходит к составлению сценария всреч и переписок со Смолиным.
Начни я вдруг как из фонтана бить желанной для Смолина информацией, это вызвало бы подозрения. Поэтому мы чередуем мои маленькие победы с "обидными" провалами. Что-то у меня «получается достать». Что-то — вроде как нет. На что-то «требуется дополнительное время». За что-то я получаю конверты. За что-то — предупреждения и недовольство.
— А что вы хотели бы услышать? — Отвечаю вопросом на вопрос, склоняя голову к уху. Смотрю Смолину в лицо, потому что Слава так учил: нужно быть уверенной и выглядеть так же.
— Материалы дела возвращаются к вам. Апелляция определение отменила. Что Тарнавский по этому поводу?
Матерился, как последний сапожник.
Но это мы с ним знаем. И то, что на апелляцию выход Смолин себе обеспечил тоже поняли. А значит наше итоговое решение должно быть просто перфектным, как и вся процедура рассмотрения. Чтобы сбить не смогли при всем желании.
— Он легкомысленно относится к вашему делу, Руслан Викторович. Особо про него не говорит. Ни со мной, ни из того, что я слышу… — Профессионально вру во имя помощи любимому мужчине.
Смолин хмурится.
— А о чем говорит… С тобой?
О сексе. Моем теле. О том, что во мне нравится. Комплименты делает. Хвалит. Про учебу спрашивает. Про работу. Заботится.
Или имитирует?
А не говорит о будущем. Почти ничего о себе. Очень мало о семье.
Черт, Юлька. Прекрати.
— Он сейчас дал мне поручение по имуществу.
Стреляю взглядом в Смолина. Он уважительно изгибает губы. Удивлен. Готов слушать.
Так и должно быть.
Желательно, до последнего момента, когда мы напичкаем их дезой и прихлопнем.
— Что за имущество?
— Ему нужно легализировать крупную сумму. Хочет провести несколько фиктивных сделок.
— Откуда деньги?
Пожимаю плечами.
— Еще не знаю.
Выдерживаю долгий взгляд Смолина, а потом увожу свой к окну. Вроде бы все стандартно, но сердце все равно разгоняется. Я же в безопасности, да? Он же меня любит, а не пользует, правда?
— Узнавай, Юль. Это важно.
— Хорошо.
Молчим. Я смотрю в сторону, чтобы не на мужчину. Мне не нравится в нем все вплоть до позы. Я стараюсь не вдыхать слишком глубоко, чтобы не втягивать в себя тошнотный запах. Он приятный, но меня все равно мутит.
— А с Лизой что у вас? — Я ко многому готова, но этот вопрос выстреливает в упор.
Я аж дергаюсь.
Возвращаю взгляд к нему. На языке крутятся гадости, но сдерживаюсь.
— Она знает, что я сплю с Тарнавским. Уверена, что он гнида и портит меня.
Не может быть реакции хуже, чем улыбка в ответ. Мне хочется в нее вцепиться, но я цепляюсь пальцами в обивку кресла.
— Умная у меня дочка, — Смолин произносит мне в глаза. Я изо всех сил прячу в своих ненависть. Вдох-выдох, Юль. Три. Два. Раз.
Хмыкаю.
— Я не могу ее переубеждать, потому что по легенде так и есть. — Отдираю пальцы от кресла и развожу руками.
— Да. Ты права. Переубеждать не надо. Но ничего, подуется — пойдет мириться. Захочешь — будете и дальше общаться. Я не против.
Киваю в ответ на до чертиков щедрое позволение, после которого мы снова молчим. Я жду какого-то задания или разрешения уйти. Жаль только, что дальше мне светит не спокойствие, а отчет.
— Но вообще я о другом сегодня хотел, Юля…
— О чем?
Смолин смотрит на свои руки. Уж не знаю, изучает их или просто размышляет, но бесит сильно.
Поднимает взгляд и сужает
