страдальчески кривя лицо, прерывисто дыша и прихрамывая, медленно, будто нехотя, поплёлся за ним.
– Я устал, – слабым, плачущим голосом проныл он. – Просто с ног валюсь… Я не могу идти дальше… тем более бежать.
– Скажи спасибо, что ещё живой пока, – бросил через плечо Егор.
– Вот именно, что «пока»! – горько усмехнулся Никита. – Пока что нам везёт. Но рано или поздно он всё равно догонит нас – и тогда…
– Да заткнись ты! – в сердцах прикрикнул на него Егор. – Закрой рот и шевели поршнями!
Но Никита, вместо того чтобы идти быстрее, вообще остановился – в этот момент они были уже на тротуаре, у входа в парк, – и бессильно присел на корточки.
– Никуда я не пойду, – заявил он, угрюмо уставившись в землю. – Всё без толку. Нам не убежать… Ты верно сказал ещё там, на Минской: он не остановится, не успокоится, пока не сделает своего дела… пока не прикончит нас. Как бомжа, как продавщицу, как ментов…
– Ну, насчёт ментов нам ничего не известно, – заметил Егор, тоже вынужденно остановившись и насторожённо озираясь вокруг. – Может, на этот раз у него сорвалось. Противник-то попался посерьёзней, не то что раньше. Ты же слышал очередь: они стреляли в него. И может быть, попали.
– Может быть, – мрачно кивнул Никита. – А может, и нет…
Егор не ответил. Вскинув голову и замерев, он устремил острый, напряжённый взгляд вдаль, туда, откуда они только что примчались. Там, в непроглядной тьме, под сенью выстроившихся вдоль дороги стройных деревьев, раздавались шаги. Такие знакомые им шаги. Его шаги.
Не говоря ни слова, Егор схватил по-прежнему сидевшего на корточках приятеля за майку и потащил его за собой, к калитке. Никита, безмолвно поддавшись этому бешеному порыву, не пытаясь больше возражать, послушно последовал за ним.
Едва очутившись в парке, в густой тени стоявшего рядом клёна, они бросились наземь и, забравшись в заросли кустарника и высокой травы, росших у ограды, уставили пристальные взоры наружу, на тускло озарённый единственным фонарём небольшой пустой перекрёсток.
Впрочем, он недолго оставался пустым. Услышанная Егором, а затем и Никитой поступь, поначалу неясная, приглушённая, едва уловимая, очень скоро сделалась отчётливой, явственной, чеканной. И спустя мгновение в зыбкой уличной полутьме обозначилась рослая широкоплечая фигура в чёрном долгополом одеянии, почти достигавшем земли и едва не волочившемся по ней. Ещё немного погодя она приблизилась к освещённому пространству и стала замедлять шаг.
И тут друзья, не спускавшие с незнакомца округлившихся, горящих страхом и мрачным любопытством глаз, заметили, что он несёт что-то в правой руке. Что-то не очень большое, круглое, тёмное. Что-то, чего раньше у него не было. И они, терзаемые смутными подозрениями, стали особенно пристально всматриваться в этот несомый им непонятный предмет, которого прежде у него не замечали.
Неизвестный, продолжая понемногу сбавлять шаг и наконец, в самом центре проезжей части, остановившись, взмахнул рукой и, будто стремясь поскорее избавиться от своей ноши, швырнул её далеко вперёд. Она с глухим мягким стуком, чуть подпрыгивая и вихляя, покатилась по мостовой, как раз в ту сторону, где притаились за оградой Никита и Егор, и, достигнув края дороги и ударившись о бордюр, замерла на месте.
Приятели внимательно вгляделись в лежавший в нескольких метрах от них странный предмет – и, поняв, что это такое, содрогнулись от ужаса.
– Это голова мента! – чуть слышно вымолвил побледневший, как смерть, Никита и, точно испугавшись, что незнакомец может уловить в разлитой вокруг гробовой тишине даже этот его лёгкий, как вздох, шёпот, упал ничком на землю и затих.
Егор же, привалившись к толстым чугунным прутьям ограды, затаив дыхание и стараясь сдержать нервную дрожь, не отрывал остановившегося, немигающего взгляда от валявшейся в дорожной пыли страшной, обезображенной головы человека, с которым он разговаривал всего несколько минут назад. Напрягая зрение, он различил в мутной неверной мгле окостенелые, искажённые в жуткой гримасе, забрызганные чёрной запёкшейся кровью черты, полузакрытые остекленелые глаза, всклокоченные, стоявшие дыбом волосы, за которые держал свою добычу убийца, когда нёс её сюда.
Неотрывно, словно заворожённый, разглядывая мёртвую голову и чувствуя, как ледяной, смертельный холод широкой волной растекается по его телу, Егор уловил вдруг тонкое протяжное сопение, которое слышал не так давно у себя во дворе, глядя из окна на стоявшего внизу и принюхивавшегося к чему-то ночного гостя. И вот теперь незнакомец делал то же самое: чуть приподняв голову и медленно водя ею из стороны в сторону, точно пытаясь уловить нужную ему воздушную струю, со свистом втягивал носом свежий прохладный воздух.
Однако в этот момент – возможно, на счастье приятелей – вокруг было тихо и безветренно, на деревьях не шевелился ни один лист, и никаких струй, дуновений и даже самых лёгких колебаний в воздухе, спокойном, неподвижном, будто, как и всё окрест, спящем, не было и в помине. И неизвестный, по-видимому, так ничего и не вынюхав, резко, словно раздражённо, передёрнул плечами, ещё раз мельком огляделся кругом и, покинув перекрёсток, своим обычным неспешным, размеренным шагом двинулся дальше по пустой сумрачной улице, вдоль огораживавшей парк ажурной решётки, за которой, надёжно укрытые густой травой и кустами, затаились оцепенелые, полуживые от страха друзья.
Глава 5
Как только массивная чёрная фигура исчезла во мраке и стихла вдали неторопливая гулкая поступь, Егор, подождав для верности ещё некоторое время, осторожно перевёл дух и провёл дрожащей рукой по влажному горячему лбу. А затем потрепал по плечу друга, по-прежнему недвижно, лицом вниз, лежавшего в траве.
– Вроде пронесло. Он не учуял нас. Ушёл…
Никита зашевелился, приподнялся с земли, мотнул головой, будто стряхивая с себя тяжёлую сонную одурь, и, посмотрев на приятеля с каким-то новым, серьёзным и значительным выражением, тихо произнёс:
– Я вспомнил.
– Чего ты вспомнил? – не понял Егор.
– Я вспомнил, где видел его раньше… Я ещё дома говорил тебе, что его фигура, прикид, жесты почему-то показались мне знакомыми. С самого начала, как только мы его встретили, ещё там, на Шмидта, мне почудилось, что я уже видел его когда-то… И я потом всё вспоминал, вспоминал… И вот, наконец, вспомнил!
Голос Никиты, несмотря на глуховатость и прерывистость, был так взволнован и убедителен, в глазах горел такой яркий огонь, в чертах лица читалась такая уверенность и твёрдость, что Егор на этот раз не решился озвучивать свои сомнения и предоставил ему возможность высказаться.
Никита обратил взгляд в тёмную пустоту улицы и, словно проникая мысленно в далёкое прошлое, медленно, чуть растягивая слова, проговорил:
– Это было лет семь-восемь назад. Мы ещё совсем малые были… Мы
