вправду нужна. Так что… пусть ходят.
Один хрен, кроме Ленки некому.
Я так думал.
— Сижу, — сказал мальчишка и ногой дёрнул.
Светленький. Волосы отросли, завиваются колечками. Нос конопатый. Глаза яркие, голубые. Славный мальчонка… коленки вот содраны.
— Это где ты так? — интересуюсь.
А ещё понимаю, что такие мелкие дети не могут находиться где-то сами по себе.
— А… это упал, с велика, — Тимоха потёр коленку. — Мне Колька дал прокатиться. Но у него большой. Тяжело.
Он вздохнул. И тут же добавил.
— Но классно! Мама сказала, что если папа алименты заплатит, то она и мне велик купит. По размеру.
— А он не платит?
Тимоха пожал плечами и ответил:
— Теперь обещался, если я тут посижу.
— Зачем?
— Ну… папка сказал, что ты — ещё тот старый упырь…
Вот за что люблю детей, так это за их искренность.
— Но я прикольный и могу понравится. А ты вправду упырь?
— А что, похож?
— Ну… так-то… я кино смотрел одно. Там такой же в гробу лежал. Страшный.
Смеяться, когда сил нет, тяжело. Но папаня его прав, Тимоха действительно прикольный. И нравится мне.
— А у тебя клыки есть? — поинтересовался он серьёзно.
— Как у всех…
Я бы оскалился. Зубы у меня красивые. Отличного качества импланты. В Швейцарии ставил. Да… испугать пацана не хотелось.
— Тогда не упырь… мама сказала, что ты просто болеешь. И скоро умрёшь. И что папа зря на что-то надеется.
Умная мама.
— Что папе раньше надо было суетиться…
Тимоха ковырнул тёмную корку спёкшейся крови.
— Не раздирай.
Тимоха вздохнул.
— А папа твой где?
— Ушёл.
— Куда?
— Не знаю.
— А мама?
— На работе.
— То есть, ты тут один?
Такое даже в моей голове не укладывалось.
— Ага… папа сказал, чтоб я посидел. Ну и поговорил. Стакан воды принёс. Я принёс, — Тимоха указал на одноразовый стаканчик с водой, который он примостил на тумбочке. — Только я пил чутка. Очень хотелось.
— И давно сидишь?
— Не знаю… но я тихо!
— Верю. Выгляни… там дядька стоять должен. В костюме.
— Охрана?
— Да. Скажи, чтоб зашёл. Есть хочешь?
— Ага, — не стал отказываться Тимоха. — Папка обещал, что потом в парк пойдём. И он мне мороженое купит. И ещё «Лего».
Тимоха сполз со стула и, чуть прихрамывая, отправился выполнять поручение. Судя по тому, что отсутствовал он прилично, дядя в костюме за дверью не стоял.
Совсем страх потеряли.
И охранник что-то такое понял по взгляду.
— Прошу прощения, Савелий Иванович. Отлучился. Больше не повторится.
Ну да, а я взял и поверил. Уволил бы… но теперь почему-то лень. Потому говорю:
— Организуй тут обед… Тимоха, что ты ешь?
— Всё, — уверенно заявил Тимоха. И подумав, добавил: — Кроме кабачков. Кабачки не люблю. И перцы тоже. Особенно тушеные.
— Кто их любит… — согласился я. — Тушеные перцы — редкостная мерзость… и десерт чтоб обязательно. В общем, сам подумай, чем детей кормят.
Больничка дорогая.
Тут и кафе имеется, и из ресторана доставку организовать можно.
— Круто, — сказал Тимоха, когда охранник ушёл. — Папа сказал, что у вас денег — куры не клюют. И что это нечестно, что вы помрёте, а деньги из семьи уйдут. А ещё, что у вас с дедом моим война, но я-то ребёнок, меня жалеть надо… и всё такое.
Ребёнок.
Я и забыл, что порой дети слышат и понимают куда больше, чем взрослые.
И взгляд у Тимохи грустный.
Ничего.
Разберёмся.
Если времени хватит.
За Тимохой пришли через полтора часа. Что сказать… Викуся в молодости выглядел куда попроще. Этот, конечно, папенькина копия, за что мне вдруг стало несказанно обидно, будто братец украл у меня не только семью и счастливое детство, но что-то ещё, очень важное, отсутствие чего я лишь начал осознавать.
Захотелось вдруг, чтоб у меня тоже сын был, на меня похожий.
Как этот вот на Викусю.
Рожа, правда, покруглее и понаглее. Сам улыбается, а в глазах такое вот… характерное выражение, уверенность, что он-де самый умный, самый ловкий.
— Доброго дня, Савелий Иванович, — и говорит-то бодренько, радость от встречи изображая. — Не надоел вам тут Тимошка?
Тимоху по макушке гладит, играя доброго папочку.
— Шлялся где? — интересуюсь.
— Простите?
— Ты чем думал, придурок? Привести ребёнка в больничку и бросить на пару часов.
— Я… у меня дела были…
Ага. Были. Даже знаю, какие… вон, духами от него тянет, слабенько, но в стерильном воздухе палаты запах этот чёткий. И след от помады на шее так и не достёр. Помады ныне особо стойкие пошли. Хрен избавишься.
— Дела у него… — на меня накатывает усталость. — Вали отсюда, отец года… и обещание выполни. Проверю…
Он вспыхивает. И хочет что-то ответить, только под взглядом охранника, которому и пришлось развлекать Тимоху, сдувается быстро.
— Пока, — Тимоха машет рукой. — Не умирай ещё. Ты смешной.
— Ты тоже… заглядывай, если будет время.
И по глазам его папеньки вижу, что заглянет. Не раз и не два…
Скотина.
А там мне холодно. И мутит. Тошнота подкатывает к горлу, упирается в стиснутые зубы и отступает, оставив характерный кислый вкус во рту.
Холод же пробивается
