про женщину говорил, – напоминаю ему.
Он кряхтит и пялится своими слезящимися глазами в экран.
– Ну для ребенка.
– Ты чего эт такое несешь?
– Женщина. Ты сказал…
– Не надо нам никакой женщины, я передумал. Сам все сделаю. – Он смотрит на меня. – Ставь картошку в духовку и иди сюда!
Я слушаюсь его.
– Давай кассеты!
– Какие?
Ленн отодвигается в сторону, и я сажусь за компьютер.
– Ну эти, что ты мне показывала. Короткие фильмы. Как когда я стиральную машину чинил. Где тебе говорят, что делать и всякое такое.
– «Ютуб»?
– Оно самое.
Я вбиваю в поиске «Ютуб», но из-за медленного интернета главная страница загружается несколько минут. По комнате разносится запах горячего масла.
– Когда оно из тебя полезет?
Я касаюсь своего живота.
Ленн опускает глаза на мой живот и повторяет:
– Когда полезет, спрашиваю, Джейн?
– Скоро.
– Найди мне видео, как это делать. Мать моя сама справилась, матери тыщу лет этим занимались, не сложнее, чем свиней накормить, наверное. Давай найди мне хорошее видео и яйцами займись!
– Но ты сказал, что знаешь женщину. – Он начинает злиться. – Ленн, пожалуйста, нам нужна нормальная помощь.
– Ты видео мне найди, а то ничего не поймем ведь. Давай, найди нормальное.
Я вбиваю в поиск видео с родами на дому и жду результатов.
– Вот, оно самое! – вскрикивает он.
Я выбираю одно видео и кликаю на него.
– Вот, это дело! – одобряет Ленн.
Я освобождаю стул и начинаю жарить ветчину с яйцами на плите в чугунной сковородке его матери. Горячие брызги масла попадают на мое запястье, я смотрю, как оно краснеет, и ничего не делаю.
– Кино твое не работает! – кричит он. – А, кажись, заработало!
Я не могу смотреть.
Я стою у плиты – тепло от огня согревает мой беременный живот – и смотрю, как пузырятся и дрожат яичные белки.
Из компьютера доносятся крики.
Ленн зачарован, его голова вплотную прижата к монитору, а руки вцепились в стол.
На одном из яичных белков образуется большой пузырь, и я протыкаю этот пузырь лопаточкой его матери, и он сдувается, тонет и шипит в масле. Крики меняются. Теперь кричит ребенок, а мать молчит. Мои плечи расслабляются. Ленн только что наблюдал за рождением ребенка, и, похоже, все обошлось.
– Черт возьми, – выдыхает он.
Я аккуратно переворачиваю яйца и перекладываю их со сковородки на тарелку. Три ему, два мне. Ветчина. Я достаю картошку из духовки, трясу ее и раскладываю дольки на тарелке так, как ему нравится. Затем ставлю обе тарелки на стол и наливаю нам обоим лаймовый лимонад.
– Ну вроде ничего сложного. – Он втыкает вилку в жидкий желток. – Так и знал, что нечего тут обсуждать. Сам справлюсь.
Сам справишься?
– Но если вдруг что-то пойдет не так, – начинаю я, – если будут осложнения?
Ленн жует свою ветчину с яйцами, и на его гладко выбритом подбородке блестит масляное пятно.
– Если что не так пойдет, тогда и посмотрим. Как до дела дойдет, так и поймем.
Я ем, а ребенок пинается в знак несогласия.
На днях я придумала имя ей или ему, хорошее имя, звучное. Но я забыла и не могу вспомнить.
– Ты ничегошеньки не помнишь, так ведь?
– А? В смысле?
– Ну первые наши дни, ни черта ж не помнишь, что случилось, так?
То, как меня везли сюда на заднем сиденье фургона Фрэнка Трассока. Гробовую тишину всю дорогу. То, как мне не дали и стакана воды. Как я понятия не имела, куда увезли мою сестру. То, как я впервые увидела эти бескрайние фермерские угодья. То, как впервые увидела Ленна. Как меня передали ему у запертых ворот на полпути, словно какую-то посылку.
– Помню, – отвечаю ему.
– Не помнишь. Куда я тебя повез на наш медовный месяц?
Я смотрю на свой ужин.
– Ты это помнишь?
Я смотрю на него.
– В Скигги ездили, помнишь? Две ночи провели, тебе понравилось!
– Медовый месяц?
– Не помнишь старых добрых деньков, тупица?
– Старых добрых деньков?
Не от таблеток у меня память путается. Не было никаких «старых добрых деньков» ни с тобой, ни с кем, ни одного-единственного «старого доброго денька».
Я помню день, когда он установил камеры, и день, когда рассказал мне о своей первой жене. До этого момента я полагала, что больше никаких браков у него не было. Помню, как впервые услышала телефонный звонок. Помню, как вскочила с места.
Ленн встает, отодвигает стул, и ножки скрипят по полу.
Мне это не нравится. Он ведь не доел свой ужин и нарушает привычный распорядок дня. Он никогда так не делает.
Я слышу, как Ленн отпирает дверь в полуподвал – дверь, расположенную прямо напротив входной. Я никогда туда не спускалась, потому что это было запрещено с самого первого дня. А еще потому, что там ужасно пахнет или пахло в первый год моей жизни здесь. Пахло тухлым мясом и старыми мусорными баками, гнилью. И еще потому, что он высотой в половину моего роста, там нельзя выпрямиться, даже близко, и потому что туда не ведет лестница, только крутой трап. Ленн откручивает верхний болт, затем – нижний. Зажигает там свет. Я вижу тусклое свечение между моими ногами из-под половиц. Он поднимается обратно.
– Нашел!
Ленн дает мне кусок картона. Я беру его, переворачиваю и вижу согнутую картонную рамку с фотографией посередине. Он и я. По краям расползлись споры плесени. Я в белом свадебном платье и в фате. На снимке проступают пятна сырости. Я улыбаюсь. На картоне видны остатки паутины. Рядом он, в рубашке и галстуке. Он не улыбается.
– Вспомнила теперь, да?
Я молчу.
Что это?
– Я как-то фотокарточки нашел с нашего медовного месяца, как ты на пляжу в Скигги была. Ох и ветер тогда дул, с ног сбивал!
Я хочу задать вопрос, но проглатываю слова.
– Скоро мы семьей станем, Джейн. Будем жить втроем в мамином домике. Я не позволю, штоб чего-то плохое с детенышем случилось, когда он из тебя выползет, ты на этот щет даже не переживай!
– Можно мне к врачу?
Ленн забирает фотографию.
– Ну говорю же, поглядим. Я хорошее кино посмотрел. Кажется, сам справлюсь, вытащу из тебя детеныша. Ты сильная, справишься. Мать моя так же рожала, никаких докторов не было. Я тебе целую таблетку дам, когда он из тебя полезет, целиковую таблетку от боли дам, если захочешь.
Это был наш самый долгий разговор за все время. Я тыкаю пальцем в фотографию.
– Ты хочешь сказать, я хотела за тебя выйти?
Он показывает на то, как я улыбаюсь
