Марина Михайловна Добровольская
Так получилось, что в Школу-студию МХАТ несколько человек были приняты раньше других. 2 июня 1956 года стало известно, что приняли ленинградца Вильдана и москвичей — Яловича, Портера и Высоцкого. А поздно вечером в тот же день объявили, что приняты Лена Ситко и я… И всем нам было велено прийти на следующее утро.
А в Москве тогда творились невероятные вещи — примерно, как сейчас. 1956 год — начало общественного подъёма, оттепель. В залах Академии художеств на Кропоткинской открылась выставка Кончаловского. Мы зашли в Студию, а потом пошли на эту выставку. Потом долго гуляли в Александровском саду… Вот тогда-то мы все и познакомились по-настоящему.
И сразу же было видно, что особенно сблизились Высоцкий и Ялович. Они оба были москвичами, оба всё время «хохмили». Но если Гена был смешным сам по себе и шутил по поводу, то Володи всегда кого-то изображал, играл какой-то типаж. В общем, с самого начала они оба были комедийными, ярко-характерными. Чуть позже Володя стал пробовать на нас свои рассказы — это было уже начало его собственного творчества. И все эти рассказы были от лица какого-нибудь типажа. С самого начала это было актёрское творчество.
Совсем недавно на похороны Юлия Даниэля в Москву приезжал Андрей Донатович Синявский, наш преподаватель литературы, приезжал всего на несколько дней. Так вот, он и его жена Мария Васильевна Розанова рассказывали, что им правдами и неправдами удалось вернуть из КГБ свою плёнку с записями Высоцкого. Наверное, это самая ранняя плёнка с записями песен, а главное рассказов. А может быть, это единственная такая плёнка, потому что других записей ранних рассказов Высоцкого не сохранилось.
А некоторые Володины рассказы и записать-то было невозможно. Это были «немые» рассказы. Ну, например, о том, как закусывал его дядя. Дядя говорил тост и по ходу дела выпивал рюмку, но водку не проглатывал. Ему предлагали закуски, а он показывал жестами: это не то, и это не то… А водку всё время держал во рту, и мимика от этот была совершенно невероятной! В конце концов ему давали то, что он хотел, и он проглатывал водку… «Вот я и говорю…» — и продолжил тост. Это был просто блестящий актёрский этюд. Помнит ли кто-нибудь об этом?
Сцена из дипломного спектакля Школы-студии МХАТ «Свадьба» по А. П. Чехову. Слева направо: В. Большаков (телеграфист Иван Михайлович Ять), Л. Евгенина (акушерка Змеюкина), А. Иванов (лакей), Г. Портер (кондитер Дымба), В. Высоцкий (отставной коллежский регистратор Евдоким Захарович Жигалов), Т. Додина (жена Жигалова Настасья Тимофеевна), М. Добровольская (дочка Жигаловых Дашенька), Г. Ялович (жених Эпаминонд Максимович Апломбов). Москва, 1960 г. Фото И. Александрова
Но наверняка все ребята помнят нашу любимую игру «в бороды». Идёшь с кем-нибудь по улице, увидишь человека с бородой, и надо первым сказать: «Моя борода!» и так нужно было набрать три «бороды». Правила такие. Борода у «Бороды» не считается («Борода» — это был швейцар в ресторане ВТО). Борода в машине или на велосипеде — две «бороды». Борода у милиционера — три «бороды». Ну, а если кто-нибудь увидел милиционера с бородой в машине! Это все! Сразу пять «бород»! И можно заказывать «американку», то есть придумать что-нибудь, чтобы проигравший выполнил.
Пятьдесят шестой, пятьдесят седьмой годы… Тогда много невероятного происходило. Тогда впервые в нашу страну приехал итальянский певец Марио Дель Монако, он пел вместе с Архиповой в «Паяцах». И один из первых рассказов Володи был о Дель Монако, рассказ от имени Серёжи из Марьиной Рощи Я могу только очень бледно это воспроизвести…
«Ну, там в пнофкоме дани эти бинеты. Они зе сездесят нубней стоят! Ну, я это Нюнке говоню… Я зе пенедовнк, вобсе… А это зе сестой нят пантена! И как же мы долзны выгнядеть! Ну, Нюнка посне смены спать вобсе не стана, сназу в нанихмахенскую… Ну, сени мы в сестой нят… там это, стемнено. Высен этот с паноской, пни панаде, весь в чённом. Тут это, музыка, хоть пнась. Нюнка сназу захнапена, ну, понимаесь, она зе не слана…»
И вся эта смешная и грустная истории заканчивалась так. «Ну, сто я вам, небята, сказу. Дель Монака, мона быть, он и певец. Мона быть, и итаньянский. Мона быть, я нисево не говоню. Но ведь ннсево не понятно!»
Или ещё один тип — «Вася-ловитор склизские руки». Он работает в цирке — ловит, если кто-то из воздушных гимнастов срывается. И этот Вася-ловитор погибает, спасая своего товарища. На поминках все говорят хорошие слова про Васю, какой он был замечательный человек. И наконец, встал Костя-тяжеловес «нижний», сказал речь, а потом сказал «ап!» — и все «слепили заднего» (сделали заднее сальто) в честь Васи. Вот такой был рассказ…
Синявский очень ценил эти рассказы Высоцкого. Вообще, с Андреем Донатовичем многое связано. Он пришёл к нам не сразу. Сначала русскую литературу нам читал Абрам Александрович Белкин, вот он и привёл к нам Андрея Донатовича. Русская литература первой половины XX века. Пришёл к нам такой немного странный человек, ещё молодой, но уже с бородой. Глаза тоже странные: не поймёшь, на тебя глядит или нет. Он говорит очень тихо, с расстановкой, немного растягивая слова. Но сразу же — ощущение доверия к тебе. Но самое главное — что́ говорит! Называет имена, которые мы не знали: Бунин, Цветаева, Ахматова, Мандельштам. Мы узнаём, что муж Ахматовой, Николай Гумилёв, был расстрелян, а сын репрессирован. У нас были не только лекции, но и беседы. Синявскому можно было сказать, что Бунин тебе ближе, чем Горький. Только он всегда требовал, чтобы твоё мнение было обосновано. Почему нравится? А почему не нравится?.. Синявский учил нас мыслить.
С другой стороны, Андрею Донатовичу, по-видимому, тоже было интересно с нами. Как потом выяснилось, он впервые столкнулся с такими яркими индивидуальностями, хотя у него были ученики и прежде. Его очень заинтересовал наш «капустник», идею которого нам подсказал наш любимый педагог Борис Ильич Вершилов. К сожалению, он умер в марте 1957 года. По его идее мы
