свой серьезный настрой, они подожгли мопед у соседней гостиницы. С линии границы, у которой я стоял, я видел справа поверх холмов Германию, которая словно бы хотела перетерпеть тишину и потому содрогалась – болезненно, но едва заметно. Ночью должна была взойти луна, но так и не появилась. Ночная земля стала огромной, гигантской, соразмерной самой себе. Подавленный, при свете зажигалки я написал свое имя на внутренней стороне ремешка часов. Я спал на склоне под открытым небом. Через несколько часов поднялся; зажатый между огнями долины и звездами над головой, я чувствовал себя подавленным, и меня вырвало. Ближе к утру я немного поспал, но скоро стало светло и взошло солнце. Я слышал, как на ветке надо мной встряхнулась птица, поправляя свое оперение. И только потом начала петь. Я встал и воспрянул духом. Перед самым рассветом Германия лежит передо мной – не спасенная – и клочьями пашен смотрит в молчащее небо.
Я так и не закончил свое путешествие по стране. Проделав путь в тысячу с лишним километров, я заболел, пришлось даже на несколько дней лечь в больницу. Сегодня, задним числом, я понимаю, что мне бы никто не позволил тогда прогулку вокруг ГДР, потому что полиция запретила ходить по берегу Балтийского моря. Слишком много «беглецов республики» – на весельных лодках или на автокамерах – в то время искали убежища в Швеции или Дании. Я никогда не забуду падение Берлинской стены, которое для меня было сигналом к воссоединению. В тот момент я был в Патагонии на съемках игрового фильма «Крик камня». Там, вдали от цивилизации, прямо посреди съемки мне сообщил об этом альпинист, услышавший новость по коротковолновому радио уже через несколько дней после того, как стена рухнула. Тогда я испытал глубокую радость, и это чувство со мной и сегодня. В тот день я рано закончил снимать и выпил с группой чилийского вина. Германия и Бавария – для меня это только кажущийся антагонизм. С одной стороны, никогда в глубинах истории Германия не была единым государством, с другой стороны, Бавария – это не та земля, на которой мои предки жили поколение за поколением. Но несмотря на все многообразие наших европейских корней, сам я по культуре баварец. Баварский – мой родной язык, ландшафты Баварии – мои ландшафты: где мой дом, мне известно.
В детстве я много ходил пешком (и больше того, босиком) по Захрангу и окрестным горам. Позже это увлечение обрело новое качество, когда я обратился в католичество и присоединился к группе религиозно настроенных сверстников, – я ходил с ними в пешие походы в район тогдашней югославско-албанской границы. К этому я еще вернусь. Более важным и более осознанным это увлечение стало для меня благодаря моему деду Рудольфу, отцу моего отца, и прогулкам по его любимым местам. С ним у меня отношения были ближе, чем с отцом. В целом, я думаю, сыграл свою роль и тот факт, что поколение рубежа XIX–XX веков было сильнее и глубже укоренено в истории, чем поколение моих родителей. Избрав идеологию национал-социализма, поколение моих родителей отвергло преемственность европейской культуры, погрузилось в туманную образность мифической Германии праотцов и так погибло. Хотя, возможно, проецировать все это на собственную семью слишком уж субъективно. Все семьи – это необычные организмы, и моя семья – не исключение. Кроме того, я хорошо помню дедушку, но когда я пришел в сознательный возраст, он уже потерял рассудок.
7. Элла и Рудольф
В воспоминаниях для любознательных внуков бабушка описывает свою встречу с дедушкой. Судя по ним, у бабушки было беззаботное буржуазное детство во Франкфурте, можно сказать, идиллическое. В первой же фразе записок она говорит о «прекрасном, беспечном, блаженном детстве». В доме, где они жили, был «огромный балкон, выходивший в сад, с видом на зеленый бульвар и древний ров перед крепостным валом». Одного взгляда на карту современного Франкфурта достаточно, чтобы понять, что жилье в этом месте, рядом с парком и крепостным рвом, теперь стоит заоблачных денег. В их саду посреди города росли фруктовые деревья и ягодные кусты.
«Предметом нашей особой гордости, – вспоминает бабушка о тех временах около 1890 года, – была большая красивая груша рядом с беседкой. По всей крепостной стене буйно разросся виноград, и на каждую гроздь был надет отдельный льняной чехольчик, защищавший ягоды от прожорливых черных дроздов. Перед террасой, на которую можно попасть из садового павильона, располагался круглый фонтан, в его центре путто[7] держал за шею гуся, и у того из клюва била струя воды. Каждую весну в чашу фонтана запускали золотых рыбок. Дедушка удивлялся, что в течение лета их становится все меньше и меньше, и подозревал кошек, пока однажды утром – а вставал он рано – он не застал аиста за трапезой».
Мне трудно представить себе столь обеспеченную жизнь и так же трудно вообразить, что в саду в самом центре Франкфурта, который теперь стал суперсовременным городом, аист таскает рыбу из чаши фонтана. Да и сама бабушка Элла оставила эту роскошную жизнь в прошлом, выйдя замуж за моего дедушку, чтобы жить и работать с ним вместе на бедном – тогда турецком, а ныне греческом – острове Кос. Ее встречу с дедом долго готовили. Отец Эллы самоотверженно ухаживал за своим тестем, перенесшим несколько инсультов, в последние два года его жизни. В благодарность ему предложили отправиться в круиз на теплоходе, чтобы передохнуть, и тут судьба сыграла на руку бабушке. Отец взял ее с собой в путешествие: сначала вниз по Рейну до Антверпена, где они сели на корабль, чтобы, обойдя морем Францию и Испанию, доплыть до Генуи и Неаполя. Элле – высокой, статной, красивой – было семнадцать. Ближе к концу путешествия, во время совместного выезда на Капри, с ней заговорил попутчик, химик из Тюбингенского университета, профессор Бюлов.
На Капри Бюловы признались папе, что они (Бюлов и его жена), беседуя друг с другом, сперва недоумевали, как этот старикан добился внимания такой милой молодой женщины, прежде чем поняли, что эта неравная пара – на самом деле отец и дочь. Там же, на Капри, господин Бюлов сказал папе: «Доктор, привозите вашу дочь к нам в Тюбинген, я знаю для нее подходящего мужа», на что папа ответил: «Мы пока никуда не торопимся!» Вернувшись домой, Бюлов сказал Рудольфу: «Херцог, я нашел тебе жену». Следующим летом, в 1902 году, я провела четыре недели в гостях у семьи Бюлов. В первый же день мы посетили праздничную церемонию в актовом зале университета, и первым мужчиной, которого
