— Обалдеть! Мне бы сейчас хотя бы сто граммов…
— Не то слово!.. А в 1958-м Михаил Калатозов…
— Надо же, как заливает, — удивился Плахов. — Думаешь, гонит? Или это правда все?
— Егорову такое не выдумать. Особенно про травлю Диснея. Наизусть шпарит. Выучил в дороге. Я у него вырезки видел.
— М-да…
Накупались сегодня до посинения. Тело приятно гудело, мышцы ныли.
— Солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья, как сказал бы Семен.
Вспомнив о питерских коллегах, Рогов помрачнел.
— И чего делать будем, Вась?
— Можно завтра еще попробовать… Тимофей не отказывается плавать.
— У него сегодня просмотр.
— У Тимофея?
— На солнце перегрелся? У Троицкого просмотр. Премьера!
— А, точно… И что?
— А если уедет? После просмотра снимутся — и в Португалию. На белой мечте…
— Д-а-а… Не подумал… — разочарованно протянул Рогов. — Остается Дворец…
— Кто же нас туда пустит… В калашный ряд…
Плахов перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
— Я похожу, подумаю…
— А в 1960-м с конкурса была снята картина Жана Люка Годара «На последнем дыхании». Обращаю ваше внимание: без объяснения причин!.. А годом раньше такой же беспредел случился с фильмом Алена Рене «Хиросима, моя любовь». Кстати, тогда же, в 59-м, впервые появляется совместное коммюнике режиссеров французской «новой волны», — не мог остановиться Егоров.
Ноги у Кристины удивительным образом оказались точно такие, как во сне. Длинные и чуть полноватые, как Егоров любил. И грудь такая… Нормального размера.
— Как много вы знаете! — восхищалась Кристина. — Вы, наверное, не впервые на фестивале?
— Конечно. Из года в год — почетный гость.
— Ух ты! А кто вы? Артист?
— Нет, хотя кое-где снимался… — с деланной скромностью приврал Егоров.
— Да, да… — припомнила Кристина. — Я, кажется, вас видела. Ой, точно! В рекламе! Вы там пиво пили!
— Нет, в рекламе я не снимаюсь, — обиделся Сергей Аркадьевич. — Не мой уровень…
Заснуть Плахову не удалось. Рогов «походил-подумал» очень быстро. Уже через пять минут он тронул Плахова за плечо.
— Поднимайся, хватит мечтать. Есть идея.
— Ну, выкладывай, — сладко потянулся Плахов.
— По дороге расскажу. Вставай. Времени-то мало.
— До чего?
— До сеанса.
Плахов встал и начал одеваться. До сеанса времени и впрямь было не слишком много.
Егоров, увлеченный болтовней, заметил своих коллег только теперь, когда они уже двинули с пляжа.
— Эй! — кликнул Сергей Аркадьевич. — Вы далеко?
— За мороженым, — бросил Рогов.
— Нам купите, — велел Егоров.
— Кто это? — удивилась Кристина.
— Мои ассистенты, — небрежно бросил начальник группы.
Кристина с уважением глянула на Егорова. С каждой минутой этот загадочный солидный мужчина нравился ей больше и больше.
— Тринадцать два раза, один раз наоборот, — брякнул Рогов.
— Чего?.. — не понял Игорь.
— Да номер у него…
Они стояли в коридоре отеля перед номером 1331.
— Несчастливый, — сказал Игорь. — Не выйдет ничего…
— Может, это для него несчастливый, — решительно заявил Рогов и постучал. — Тем более что второй раз число «13» было повернуто наоборот.
Белов открыл дверь почти сразу. «Как живой, — подумал Шахов. — То есть, наоборот. Как в кино…»
— Здрасте, Олег Иванович…
— Добрый день, молодые люди… Вам автограф? — устало спросил Белов.
«Трудно все же быть знаменитостью, — подумал Плахов. — Нигде тебе прохода не дают…»
…В тот же самый момент о том же самом — о проблеме публичности — рассуждал Сергей Шалашов, прогуливаясь по набережной Круазетт с юным петербургским критиком Колей. Шалашов благоволил к Коле, учил его уму-разуму и уж тем более взял над ним шефство на фестивале, куда Коля попал впервые.
— По существу все они глубоко несчастные люди — эти звезды. Если даже мне, достаточно скромному телеведущему, дарят матрешки, то представь себе, какой шквал внимания обрушивается на актеров… Они ни на минуту не могут остаться наедине с самим собой. От них все время чего-то ждут, и им приходится все время играть, носить маску. Быть готовым к блику фотовспышки. Вот что, думаешь, сделает Тарантино… — Шалашов кивнул на идущего навстречу Квентина Тарантино, лауреата «Золотой ветви» за 1994 год. — Что сделает Тарантино, если ему подарить матрешку?
— Что? — пролепетал юный Коля.
— Он ее съест! — торжественно провозгласил Шалашов.
— Да ну! — не поверил Коля.
— Квентин, привет! — сказал Шалашов Тарантино.
— О, Сергей, хэлло! Как дела?..
— Хорошо. У меня есть для тебя подарок.
— Не может быть! Он не слишком большой? У меня много вещей, и, если ты подаришь мне самурайскую катану, мне будет некуда ее положить!
— Нет, Квентин, это маленькая матрешка. Вот она, — Сергей протянул Тарантино егоровскую матрешку.
— Прекрасная матрешка! Она открывается. И внутри такие же, так? — Квентин стал извлекать матрешек.
Юному критику Коле казалось, что он грезит наяву.
— Ты, как всегда, прав, Квентин!..
— Значит, и ее нужно внутрь?.. Так, Сергей?
— Точно, Квентин!
Тарантино сделал вид, что хочет проглотить матрешку. Коля схватился за сердце. Но в последний момент Тарантино швырнул матрешку за спину, и ее автоматически сцапал на лету чей-то английский бульдог.
И удивленно завращал буркалами: что это я проглотил такое…
— Вам автограф?.. — устало спросил Белов.
— Не совсем, — Рогов вытащил удостоверение. — Мы из милиции. Санкт-Петербург. По важному делу.
— Боже мой, и здесь милиция! — ужаснулся Белов. — Ну проходите, коли пришли…
— Сокуров — сильный режиссер, — кипятился Егоров, словно кто-нибудь доказывал обратное. Но Кристина просто смотрела ему в рот и ничего не доказывала. — Да, в фильме про Ленина он допустил историческую неточность. Там показано, как перед умирающим Ильичом расставляют на тропинке грибы, а он тычет в них пальцем и кричит «пуси-пуси», будто сам их нашел. В реальности ему инсценировали охоту — он «стрелял» в птичек из пальца и кричал «пиф-паф». Да, это ошибка! Ну и что?.. Гений имеет право на ошибку! Сокуров — настоящий художник!.. Хотя многие его не понимают. Не доросли. Он приглашал меня на одну картину, но я не смог. Был занят в другом проекте.
