вдруг осознать свою внешнюю посредственность и отсутствие шарма, который часто важнее идеальных черт.
Анна еще, может быть, смирилась, если бы ее отвергал старший брат мучителя, Николай, который с презрением взирал на всех несуразных подростков из-под своих густых, черных бровей. Его мясистые губы всегда были изогнуты брезгливым изломом. Девочек страшно интересовало, улыбался ли молодой человек хоть кому-нибудь.
Старший сын Юсуповых терпеть детские балы не мог и появлялся там только из-под палки. Зинаида Николаевна не злоупотребляла своей родительской властью, поэтому Николай баловал Танеевых своим присутствием редко. Мать все прощала своему любимцу, который внешне был похож на отца, Феликса Феликсовича, но тонкой натурой и талантами весь пошел в нее. Николая тянуло в театр, в искусство, что совершенно выводило приземленного отца из себя.
Княгиня осуждать сына за изящные увлечения не могла. В ней самой открылся настоящий сценический дар. Елизавета Федоровна придумала устроить спектакль, который поставили знаменитые режиссеры, Станиславский и Немирович-Данченко, в котором играли аристократы-любители. Задумка удалась. Зинаида Николаевна стала настоящей звездой постановки. По крайней мере, публика, генерал-губернатор и Станиславский были от нее в полном восторге.
V
Февральские студенческие волнения студеным дыханием последнего зимнего месяца внесли новое охлаждение в медленно налаживающиеся отношения двух лагерей, на которые разделилась императорская семья после Ходынской катастрофы. Первая группа августейших родственников во главе с небезызвестным кланом Михайловичей радела за реформы и к любым бунтам относилась снисходительно, с некоторой даже симпатией, потому как волнения лишний раз доказывали, что не все ладно в государстве Российском. Их острые языки не знали удержу в критике всего и вся. Не имея важных ответственных постов, не отвечая ни за что, они рассуждали на любую тему, вид имея самый важный, как если б равных им знатоков вопроса не было во всем свете. Послушать их, так будь они во главе государственных институтов, вот уж тут-то бы и расцвела Россия. Они-то знали, как должно править страной. Их популистские лозунги нашли горячую поддержку в рядах светского бомонда, неожиданно оказавшегося весьма прогрессивным, в особенности после бокала-другого шипучего напитка. Да что там, сливки общества зачастую оказывались более либеральными, чем те сословия, о правах которых они пеклись. И ведь как пеклись! Как разбирались в чаяниях народных! Пусть представления о том, как живут люди по ту сторону дворцовых стен, были у них весьма смутные. Да разве это важно? Главное – свобода! Это магическое слово-шифр, код ко всем замкам, ключ к любым сердцам. Вряд ли аристократы понимали, что действительно нужно рабочим или студентам, если полагали, что хаос и анархия – это то, что пойдет народу или стране на пользу. Но сама мысль о некоей абстрактной свободе, которую каждый понимал по-своему, была настолько добродетельна и героически прекрасна, что облагораживала демагогию любого болтуна и фрондера, пусть даже он нес самые наивную утопическую чушь.
Тому, что к этому лагерю прибился сердобольный Константин Константинович, никто не удивился. Он был один из немногих, кто искренне жалел разогнанных студентов. Его тонкая натура не могла смириться с любыми суровыми мерами, и он, ни секунды не колеблясь, поддержал требование о расследовании репрессий против студентов.
Группе кузенов-либералов противостояли братья покойного Государя. Их посыл был прост – поскольку твердый стиль правления Александра III на практике доказал свою эффективность, обеспечив стране мир и спокойствие на многие годы, этого направления и следовало придерживаться. Им было с чем сравнивать. Это их отца, Императора Александра II, разорвала бомба террориста. Сыновья убитого Царя-реформатора знали, что с бунтарями нельзя заигрывать. Стоило только пойти на поводу у разбушевавшейся толпы, и пиши пропало. Мятежники будут повышать ставки. Вновь начнутся убийства чиновников, а там и до покушений на Государя недалеко.
Как бы непримиримы ни были противоречия по студенческому вопросу, они, ко всеобщему приятному удивлению, не испортили гуляний на масленицу. Петербуржцы отчаянно веселились на многочисленных балах, которых, по ощущениям, в тот год давали больше, чем когда-либо.
Воспользовавшись атмосферой праздника, Павел тоже устроил у себя оживленный вечер, зазвав на него множество молодых девиц. Пиц сразу уговорился с Мамой Лёлей, что пригласит на прием своего бывшего воспитателя, Дмитрия Сергеевича Арсеньева, поэтому им придется соблюдать дистанцию и держаться друг с другом холодно, в рамках формальных приличий. Старик непременно поделится своими наблюдениями с Сергеем. Павел рассчитывал, что, если близкие поверят в их с Ольгой разрыв, их на какое-то время оставят в покое. Пиц строго следовал легенде – с Лёлей не танцевал, за обедом сидел между Михен и Зинаидой Богарне и не бросил в сторону своей любимой ни единого взгляда. Ольга, в свою очередь, разместилась за другим столом и благосклонно принимала ухаживания пожилого соседа. В конце вечера Арсеньев откланялся довольный. Похоже, парочке удалось ввести его в заблуждение.
Острую политическую тему, напротив, как Павел ни старался, полностью обойти не удалось.
– Университетские непорядки истекают из политической пропаганды. Ежели не принять самых строгих мер, можно дождаться покушений на жизнь Государя, – довольно резко ответил Павел кузену Мите, младшему брату Константина Константиновича, который не нашел более подходящего времени, чтобы поинтересоваться его мнением.
Великие Князья были добрыми друзьями. Оба обожали лошадей и ценили кавалерию превыше любого другого рода войск, что снабжало их бесконечными темами для обсуждений. Кроме того, Митя тоже имел сценический талант. Кузены с удовольствием разделяли и это увлечение, участвуя в веселых семейных постановках. Младший брат Константина Константиновича, как и Павел, не рвался к власти, не грезил о головокружительной карьере крупного государственного деятеля или политика, он находил радость в простых вещах, в командовании конногвардейским полком. Единственное, чего не понимал Митя, это увлечение Павла госпожой Пистолькорс. Он вообще к женщинам относился с некоторым недоверием и в свои без малого сорок никогда не был женат.
– Все же имело бы смысл разобраться, что послужило толчком к этим волнениям. Что страшного в расследовании Ванновского?
– Да полно! Что же там непонятного? Студентам, видите ли, не понравилось обращение к ним ректора, который требовал соблюдения порядка. Ах, Боже мой, как он посмел призывать их к порядку! – язвительно заметил Пиц. – Не было бы обращения ректора, они прицепились бы к чему-то еще. Это был лишь повод, чтобы начать непорядки. Сергей говорит, что в московские университеты тут же отправились эмиссары этих смутьянов. У зачинщиков обнаружили брошюры Каутского и Маркса. Просто смешно, когда говорят, что эти протесты не носят политического характера! Тут еще Витте подлил масла в огонь своей запиской Императору, где указывал на некорректные, по его мнению, действия министров. Складывается впечатление, что он хочет насолить
