и лодейники, бочары и лучники, седельники и кузнецы. От каждой братчины[24] пришло всего по одному человеку, а в доме всё равно сделалось тесно и жарко. Помаленьку притерпелись и утолклись.
Первым заговорил хозяин:
— Что же это деется, мужики? Мы приняли к себе князя добровольно, он же поступает с народом не по совести, опустошая не только дома наши, но и храмы. Слыханно ли дело — даже икону чудотворную, кою к нам ещё Андрей привёз, и ту похитил и Глебу отдал! А бояре его и гридь совсем осатанели. Да вот хоть о себе скажу. При покойном князе брали с меня подушной налог гривну в год. А ныне сколь ни дай — всё мало! Вчера за долги пять кольчужных рубах забрали.
Тут загалдели все разом.
— А в суд и не сунься без посула!
— Куда там! Тиунов развелось пропасть, и каждый тебе в руки глядит!
— Нет, братцы, что ни говори — мягкого князя мы упустили.
— Михаила-то? А кто его знает, мягок ли?
— Да уж церкви зорить не стал бы.
Гюря зычным голосом перекрыл гомон:
— Потише, православные! Кричите много, аж в ушах звенит. О деле надо говорить толково. Вот вы помянули тут князя Михаила Юрьича. Не берусь гадать, каков он будет у власти, но на Рязань и Ростов оглядываться не станет — в том ручаюсь головой. Он, как и Андрей, хочет возвысить младшие города, в них он ищет опоры, чтобы смирить гордыню бояр и заставить их слушать его волю. Не забывайте и то, что Владимир — родовой удел Юрьевичей, и они не могут желать нам зла.
— Верно говоришь! — поддержали Гюрю.
— Андрей-то, царство ему небесное, о Владимире постоянно заботился.
— Строитель был князь, и мы без работы не сидели.
— Стало быть, зовём Михаила, — сказал Гюря и стукнул кулаком по столу, будто гвоздь вбил. — Но встретить его мы должны не как прошлый раз, а так, чтобы отстоять могли. Для сего припасайте оружие всякое и денег не жалейте. Когда придёт время, я сам поеду к Юрьевичам и добьюсь для вас льготных грамот. Всё уразумели?
— Вроде всё, — отозвался Петрята. — Только я одного в толк не возьму — чего ты для нас больше всех стараешься?
— Не о тебе, друг, — о себе пекусь, — засмеялся Гюря. — При Ярополке я с хлеба на квас перебиваюсь, а Михаил, глядишь, поставит воеводой или тиуном. Юрьевичи меня зна-ают и милостью не обойдут.
Откровенность Гюри пришлась людям по душе, и каждый про себя решил, что бывший дружинник человек надёжный и при случае, не упуская своей выгоды, постоит и за общее дело.
— Кому я буду надобен, пусть приходит к Петряте, — добавил Гюря. — Он знает, где меня искать. И держите язык за зубами — доносчику первому кишки выпустим.
Расходились не кучно. В сонной тишине морозно поскрипывали шаги. Один за другим гасли огни, и дома погружались во тьму, только большая звезда зеленела над заснеженной Клязьмой.
* * *
Князь Ярополк Ростиславич в эту ночь спал худо. Снилась ему сущая нелепица. Будто дед, Святослав Черниговский, держит его, голого, на руках, а вокруг толпятся бояре, и лица у них испуганные. Ярополк силится понять, чего они боятся, и вдруг видит: всё тело его покрыто густым серым волосом. «Батюшки!» — хочет сказать Ярополк, но язык не повинуется, и из горла вылетает хриплый вой.
В ужасе Ярополк проснулся и, мелко крестясь, вздохнул с облегчением. На дворе по-волчьи выла собака.
«Господи, привидится же такая страсть, — подумал он. — Говорят, увидеть себя волосатым — к богатству. Как же, разбогатеешь тут, когда зятёк Глеб за помощь свою ободрал как липку. А не дай — кто при нужде поддержит? Да никто. Дядья-то ведь не простят, по весне с войском жди. Опасен не Михалко, нет, этот податлив и миролюбив. Другое дело Всеволод — скрытен, умён и осторожен, как грек. Недаром в Византии вырос. Ну да бог милостив. Вот только как себя дед Святослав поведёт, в ком станет искать союзников против князей смоленских? Правду в народу молвят: у нищих да князей — ни родни, ни друзей...»
От этих мыслей сделалось тревожно, и Ярополк понял, что уже не уснёт. В спальню вползал зыбкий рассвет.
Князь оделся, обул валеные сапоги и подошёл к окну. Слюда была разрисована диковинными цветами и травами, жёлтыми от света угасающего месяца.
Ярополк продышал глазок и поглядел во двор. Внизу вдоль стены детинца расхаживала стража в бараньих тулупах. От стены на снег падала чёрная зубчатая тень. Город лежал безмолвный и опасный, как затаившийся зверь.
«Бежать, — подумал князь, — в Ростов бежать надо. Сижу тут, словно на подрубленном суку. А ну как убьют? Шкура-то не шуба, другую не сошьёшь».
По-прежнему не зажигая огня, Ярополк открыл большой ларец с хитрым немецким замком. Ларец был полон каменьев и всякого узорочья — дорогих серёг, колец, запястий, нагрудных крестов и ожерелий из крупного жемчуга.
Князь достал из ящика шёлковую наволоку и горстями пересыпал в неё содержимое ларца, стараясь при этом не звякать металлом.
Теперь можно было отправляться в путь.
«Ежели и придётся уйти за рубеж, то хоть уйду не с пустыми руками», — подумал Ярополк и перекрестился на икону, перед которой горела неугасимая лампада. На миг показалось, что иконный лик смотрит сурово и даже с осуждением.
— Прости, господи, прегрешения мои, — одними губами сказал князь и заторопился к выходу.
Глава 10
Декабря двенадцатого, на Спиридона-солнцеворота, отправилось из Чернигова в Ясскую землю свадебное посольство. Незадолго перед тем двое бояр князя Святослава ездили к Кончаку и заручились ханским словом, что никто из половцев не будет чинить послам никакой обиды.
Обоз со сватами и дарами повели бывалые купцы, не раз ходившие Залозным Путём, который тянулся к низовьям Дона и далее на Кавказ; охрану же возглавил княжич Владимир Святославич.
Дорога в оба конца предстояла неблизкая, и черниговцы ждали невесту князя Всеволода не раньше апреля, а то и к маю. Каково же было их удивление, когда в конце февраля, под самый Новый год[25], примчал вестник от Владимира Святославича. По словам гонца выходило, что княжна Мария со свитой, должно быть, миновала Киев.
— Скоро вы управились, молодцы, — сказал
