class="p1">— Куда человек-то делся?
— Пропал в пещере!
— Пошел в п***ду?
— Скажешь тоже! Ты первая моя ненаписанная книга.
— Я?
— У тебя даже есть обложка.
— И что теперь?
— Не знаю, решать тебе.
Она встала и погасила свет.
Побывав в Лиге и у Видовданки, Петер через несколько дней приехал в Белград. Отвечая на вопросы журналиста из «Вечерних новостей» о политической ситуации в мире, он сказал среди прочего: «…Каким человеком мог бы стать Тони Блэр, случись ему встретить, например, красавицу-ужичанку».
Явление
Поездка в автобусе из «Гранд-Отеля» до здания, где заседал Нобелевский комитет, оказалась долгой, хотя путь был недалекий. Казалось, мы едем в какой-то иной город. Все было как в хороших книгах, где значима не цель — женщина как предел желания для мужчины, но путь, который приводит мужчину к ее красоте. Мы петляли по стокгольмским улицам, скользили вдоль строгих фасадов по направлению к Академии, и это походило на путешествие в стиле Диснейленда. Ни бродячей собаки, ни бездомной кошки, рыбаки, наверное, ушли далеко в море, в открытое море, — единственные, кто после викингов возвращается с богатым уловом. Все бы так и было, если не вспоминать трилогию Стига Ларссона, который писал о связи между полицией, политиками и мафией в стране, давно переставшей быть социал-демократическим раем. Ларссон вроде бы умер, но кто-то утверждает, будто он бросил вызов государственной мафии и в конце концов его убили. За обедом в ответ на мои слова о том, что нам, юным студентам, в семидесятые годы попавшим в Прагу, Швеция представлялась социал-демократическим раем и территорией охоты на женщин свободных нравов, один усатый издатель сказал:
— Демократии у нас хватает, а прогресс осуществляют бандиты, бывшие социал-демократы, которые теперь зовутся неоконсерваторами. Что касается женщин, то сегодня дела обстоят лучше, чем во времена вашего студенчества, предложение огромное, а спрос ничтожный, мир встал вверх тормашками.
В витринах книжных магазинов Стокгольма висят плакаты, с которых Петер взирает на редких прохожих. Здесь уместен вопрос, который чуть раньше возник у меня из-за холодного северного ветра, заставившего вспомнить Чехова и Алана Форда: что может быть лучше в мороз, чем сидеть у жаркой печки? Ничего не может быть лучше. По автобусу растекается тепло, пассажиры дремлют, и слышен только голос водителя, который, надев наушники, как того требуют правила, разговаривает с кем-то по телефону. Спорим, говорю Майе, — он наверняка охмуряет какую-нибудь девицу, и моя жена, «вот ведь странно», со мной не соглашается.
— А может, он диктует кому-то кулинарный рецепт?
— Дамский угодник?
— Как знать, а вдруг у него и нет никакой дамы?
— Думаешь, у него на связи паренек?
— Я бы не исключала.
Пробираюсь к водителю и спрашиваю по-английски, не надиктовывает ли он, случайно, по телефону рецепт яблочного пирога.
— Вы знаете шведский?
— Нет!
— С ума сойти, речь шла именно о еде, как вы догадались? Умираю от голода и как раз отправил приятелю голосовое сообщение, чтобы он приготовил нам на ужин авокадо со спаржей под фруктовым соусом с миндалем и кунжутом.
Вернувшись к Майе, шепотом делюсь:
— Так вот, говорил он не о яблочном пироге. Но все-таки о еде, и не с женщиной, а с мужчиной.
— Вот видишь!
Она смеется, совсем не казнясь из-за того, что опять одержала верх, и я принимаю решение: до самого конца поездки заключать пари только с собой. Есть ли надежда увидеть хотя бы старушку в окне, которая, поставив локти на подоконник, подперла ладонями подбородок и наблюдает за жизнью, что течет снаружи? Однако в окнах ни одной старушки, и на улице ни души. Возможно, жизнь здесь скрыта, прячется от посторонних глаз и на улице ее не разглядеть, но вдруг кто-то все же смотрит из окна в окно дома напротив? Вместо живых душ — отблеск большого автобусного зеркала заднего вида, закрепленного на фасаде между двух окон без штор: наверное, чтобы ловить солнечные лучи и отправлять их в комнату. Будь я солнцем — послал бы через это зеркало свои лучи, все до единого, персонажам фильмов Бергмана «Фанни и Александр», «Сцены из супружеской жизни», «Земляничная поляна», Биби Андерссон, Лив Ульман…
Странные это края, где окна не занавешивают, а солнце светит лишь изредка. Неслучайно здесь рождаются люди с крутым нравом, вялые битники, как тот Уве из бестселлера Бакмана «Вторая жизнь Уве», чахлые, но при этом мистики, подобно Сведенборгу; тут мало кто страшится голода, ведь в море изобилие лосося и сельди, и поэтому встречается меньше хмурых лиц, чем на юге. Когда много солнца, люди щурятся и уже в раннем возрасте обретают морщины, а здесь, как при открытой диафрагме фотоаппарата, у всех расширены зрачки — не только от марихуаны[10]. Каждый с нетерпением ждет весны, когда можно будет погреться на солнышке.
Стокгольм выглядит как большой европейский город, но не как мегаполис! Впрочем, во времена викингов здесь хватало места для добычи, награбленной в долинах Сены, Волги и Темзы, и для торжищ, на которых ее сбывали. Позже под влиянием протестантской культуры с ее культом умеренности и простоты, неприятием излишеств и верой в то, что труд является этической ценностью, на этом месте были построены внушительные здания и произошли важные социальные перемены. Москва тоже, как и Стокгольм, страдает от недостатка солнца, но она сильно разрослась вширь, по мере того как цари определяли, где проляжет новая дорога, а вот древний Стокгольм явно строился по более скромным королевским меркам.
Верчу головой, осматриваюсь. На улицах и правда ни души, но я по-прежнему верю, что хотя бы за окнами домов есть жизнь! Чего ждут эти люди? Быть может, Виктор Шёстрём сидит сейчас в своей библиотеке, словно в раю, ведь именно так представлял Борхес посмертную жизнь достойных людей! Профессор из «Земляничной поляны» Бергмана на самом деле ждет Ингмара, чтобы выпить чаю и поговорить — прежде всего, о женщинах, а уж затем и о прочих напастях. Может быть, они тоже ждут вестей из насквозь продрогших краев! Но им придется потерпеть до лета.
Таксист родом из Косьерича, Мирич Здравко, воспевает летний Стокгольм. Сегодня с утра он отвез нас на аудиенцию в австрийское посольство и отказался брать плату. Каждый раз, приезжая в отпуск в Сербию, он навещает Мечавник. Он из числа тех моих соотечественников, которые рады проявить щедрость. Пожалуй, и Петер с удовольствием познакомился бы с ним.
Австрийское посольство встретило тишиной, Петер сидел в кресле у большого окна, из которого струился свет, будто созданный Свеном Нюквистом, мягкий
