рук. — Меня задело не сильно….
— Пусть посмотрят и скажут. Я поеду с тобой в больницу.
— Я домой хочу… — призналась я, пряча лицо у него на груди, жадно вдыхая его запах.
Он понял это по-своему, испугался, что сделал больно, выпустил из рук.
— Прости, прости….
— Михаил Иванович, я действительно в порядке.
— Кира….
— Помогите мне подняться, я очень хочу домой.
Он встал сам и осторожно помог подняться мне. Ноги были ватными, но держалась я хорошо, хоть и сильно кружилась голова. Судя по состоянию, машина ударила меня в бедро — именно там болело больше всего. Горело лицо, руки и колени — кожа была стерта до мяса, асфальт сработал не хуже терки.
Стоянов перехватил меня за талию.
— Моя машина недалеко, сможешь дойти?
— Угу, — я потрогала языком зубы — вроде целы. — Где моя коробка?
— Она тут, тут она, — пролепетала стоявшая рядом девушка, — я ее подобрала.
Я бросила на нее быстрый взгляд: мокрая, дрожащая, в порванной майке и джинсах.
— Вы меня спасли, — она ответила на мой немой вопрос.
— Угу, — только гукать как сова я сейчас и способна.
Бедро болело адски, наступать на ногу было не просто, но судя по всему перелома не было. Шаг за шагом, поддерживаемая руками Михаила, я кое-как доковыляла до старого мерседеса.
— Сейчас внутри будет бассейн, — шмыгнула я носом.
Михаил философски фыркнул, открывая мне двери и помогая забраться внутрь. Мою коробку девушка поставила на заднее сидение. Дождь стал значительно тише, кое-где из-за облаков стали пробиваться солнечные лучи. Но на улице заметно похолодало, поэтому оказаться в теплой и сухой машине было невероятно приятно. Как я заметила от платья остались одни лохмотья, что расстроило меня по полной программе — одна из немногих реально хороших вещей в моем гардеробе.
Стоянов тем временем что-то достал из багажника, прежде чем сесть за руль.
— Ну что, — он закрыл двери, попрощавшись с нашей невольной спутницей, которая поспешила убежать, — будем тебя реанимировать?
— У вас здесь есть зеркало?
— Может лучше не надо? — он скептически поднял бровь.
— Вот черт! Все настолько плохо?
Он покачал головой, не став врать. В руках он держал автомобильную аптечку и смотрел на меня взглядом полным жалости.
— Так, ладно, начнем с ног, — он осторожно полил содранные колени перекисью, которая зашипела от крови. Я зашипела в унисон с ней.
— Тихо, тихо… — говорил он успокаивающе и протирал грязные раны: сначала ноги, затем руки, а после занялся лицом. — Потерпи немного.
Я шипела, фыркала, но терпела. Даже прикрыла глаза, чтобы ему было удобнее обработать бровь и лоб.
— Мне надо было увезти тебя, — вдруг тихо прошептал он. И столько отчаяния и боли было в голосе, столько сожаления и злости на себя, что меня охватила жалость. — Прости, Кира, я ведь…. Я испугался, что ты поймешь меня неправильно.
Я перехватила его руку и крепко ее сжала.
— Я бы в любом случае отказалась, Михаил Иванович, — это была абсолютная правда. — В том, что произошло, виноваты не вы! Вы оказались рядом, и я рада этому.
Меня вдруг затрясло по-настоящему: от холода и от страха. Пришло осознание, что я была всего лишь на волосок от смерти. Настоящей, окончательной.
Он сразу почувствовал это, включил печку в машине, достал с заднего сидения джинсовую куртку и укрыл меня ею.
— Кира, может в больницу, все-таки?
— Нет, — простучали зубы. — Домой хочу. В постель с горячим чаем. И пироженками.
Он тихо засмеялся и погладил меня по мокрым волосам. Я заметила на его руке красную нить с бисером и бусинкой лавы и улыбнулась.
— Вы носите мартеничку **?
— Опа, откуда ты знаешь про мартеницы? — удивился он, пристально посмотрев на меня.
Спалилась!
— У меня была подружка-болгарка, — сочинения на ходу — мой конек. — Она каждую весну присылала мне в подарок такой браслет.
— Верно, — кивнул он и снял нить с руки. А после надел на мое запястье. — Носи на удачу и постарайся больше не спорить с машинами. Это, знаешь ли, чревато, — его глаза встретившись с моими внезапно потемнели.
На секунду, всего лишь на одно краткое мгновение, мне показалось, что он хочет…. поцеловать меня. Этого хватило, чтобы в животе скрутился тугой комок желания. Но нет, он всего лишь завел машину, и мы поехали в сторону моего дома.
Всю дорогу мы едва ли перебросились парой фраз: мне больно было лишний раз говорить — при падении я все-таки поранила губу. Стоянов был задумчив и замкнут. Остановились лишь один раз, он вышел из машины, а через десять минут вернулся с пакетом в руках. Я ничего спрашивать не стала, только снова прикрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Тихо играла музыка, было тепло и уютно, боль от ссадин и синяков притупилась.
— Кира, — Михаил осторожно задел меня за плечо, — возьми.
Он протянул мне бумажный стакан с водой и двумя таблетками.
— Это нурофен, он тебе поможет сейчас.
— Так вы в аптеку выходили?
— Да. В аптечке ничего обезболивающего не было….
Миша, что ж ты со мной делаешь?
Я молча выпила лекарства.
Больше мы и не разговаривали. И похоже я задремала, потому что когда открыла глаза, обнаружила, что машина остановилась у моего подъезда. На улице было уже темно, что меня сильно порадовало — не хотела радовать соседей новыми сплетнями и главное — внешним видом.
Стоянов сидел рядом, но будить меня не торопился — думал о чем-то своем.
— Ох, — я потерла затекшую шею и поморщилась от боли. Завтра мне будет совсем плохо.
— Прости, — он очнулся от своих мыслей. — Ты задремала, мне не хотелось тебя тревожить.
— Давно мы приехали?
— Минут десять назад. Давай, помогу дойти.
То-то маме будет сейчас весело.
— Вашу мать! — вырвалось у мамы, когда она открыла дверь. — Кто вы? — это адресовалось Стоянову, — и с кем вы оба подрались?
Да, видок у нас у обоих был феерический. Его одежда, как и моя, промокла насквозь и была в пятнах крови — моей крови. Про себя я даже думать боялась.
— Я — с машиной, а он был арбитром.
— Судя по внешнему виду ты проиграла в сухую.
— Скорее в мокрую, мам.
Она пропустила нас в прихожую. Стоянов благоразумно молчал, лишь помог мне сесть на диван и поставил рядом и свой подарок, и пакет, который достал из машины.
— Доча, ты не хочешь нас познакомить?
— Мама…
— Я Стоянов Михаил, — мой спутник протянул руку маме. — Ее преподаватель статистики.
— Хм. А я Мария Якимова — ее мать. И я вам искренне сочувствую.
— Я справляюсь.
— Тогда — завидую.
