особенную боль он испытывал от перенесенных в походе неудобств, когда был вынужден раз за разом догонять уходящую в мутные, кишащие большевиками просторы колонну.
— До дому шел, — честно ответил отставной флейтист. — Марш нах хауз, как говорится. Зашел выпить чаю к знакомой даме. Замечательная достоинствами женщина, — интимно подмигнув, сообщил он. — Шпионаж найн, герр официр. Был тут у нас один шпион, Вейка-дурачок, может, знакомы с ним? Он вроде подполковника у вас тут. Знатно пошпионил. Одних яблок конских в Лодзь переправил пудов тридцать. Все ходил по улицам, высматривал. Говорят, как высмотрит что, так бежит на почту телеграммы строчить царю вашему Вильгельму. Напишет ему, дорогой Вильгельм, у меня все хорошо, не болею, не кашляю, собрал два пуда яблок вчерась. Нижайше довожу до вашего сведения, что у русских все нормально, на фронт проследовало два эшелона. Как вы живете можете, дайте знать, ежели болеете. Кланяйтесь от меня мадам императрице. Вот как писал! С книксенами этими всякими, поворотами. Не каждый так сможет политературно! Никто его поймать не мог, даже пан Вуху, царствие ему небесное.
— Вуху? Кто есть Вуху? — обер-лейтенант поморщился, ужин мягко постукивал по стенкам кишечника. Припомнив Билгорайский позор, офицер поскучнел. Муки, испытанные им, заметались в голове, и, глядя в спокойные глаза махновского шпиона, он ощутил настойчивый позыв посетить уборную. А, пока пан Штычка продолжил нести невозможную околесицу про десятника, который по его словам был ему как отец родной, спазмы и неодолимое желание опорожниться, сделали продолжение допроса, практически невозможным. В голове допрашивающего зашумело.
— Хальт! — оборвал рассказчика он и обратился к молчаливо пучившему глаза тощему Максу: — Сдайте его оберфельдфебелю Креймеру под арест. К вечеру решим, что с ним делать. Можете идти! Абтретен!
— Обождите, пан офицер! Еще припоминаю про пана Вуху…
— Марш херраус!!! — заорал обер-лейтенант, на что конвоиры, подхватив неокончившего говорить музыканта, вывалились в коридор, по которому сновали штабные батальона.
— Нервный он какой-то у вас, — сообщил пыхтящему Максу пан Штычка, — одно слово, строгий начальник. Небось, дисциплина у него, не забалуешь? По уставу все?
— Халтс маул! — объявил тот, и толкнул его прикладом. — Ком! Шнель!
Снабдив узника этими дружескими советами, троица двинулась к городскому архиву, в котором была временно оборудована арестантская для возможных пленных и нарушителей дисциплины. Пыльные формуляры, бережно хранимые городским главой с незапамятных времен, были безжалостно выкинуты за дверь, создав пестрый желтый ковер под ногами. Проходившие по длинным коридорам управы мяли глубокомысленные записи, оставляя свои следы на обломках бывшего когда-то большим и сильным государства. Впрочем, все эти мудрые бумаги еще пользовались спросом, по причине отсутствия переставших выходить газет.
— А что, неплохо в солдатах-то? — обратился к конвоирам переступающий по канцелярским останкам отставной флейтист. — Возят тебя везде, страны наверняка показывают, достопримечательности разные? Экскурсии устраивают, нет? У вас вот как с этим делом?
— Ти врать. — устало ответил молчаливый Гюнтер. — Ти шпионаж.
— Доподлинно я вам говорю. У нас вот, было так заведено. Каждому рядовому книжечку специальную штабс-капитан Колесов выдавал. Там все-все было. Какие реки текут, что делать в случае химических неурядиц всяких. Даже вот язык можно было выучить, для различных целей, вот послушайте. — пан Штычка прочистил горло и на чистом глазу заорал. — Хенде хох! Ласен зи ди ваффе!
Выходивший, из двери, какой- то немец заскочил обратно и выстрелил сквозь нее, наделав шуму и роения испуганных штабных. Батальонный ординарец, волочивший трофейный кусок брезента, коим хитроумный пан Кулонский намеревался прикрыть так и недостроенный памятник «Страждущим Инокам», упал, зацепившись за кучу поломанных присутственных стульев. Лежа на полу, он в панике вообразил себя раненым и так застонал, что вызвал бы слезы даже у голодного тигра. В паре кабинетов раздались звуки выставляемых окон. Кто-то отдавал команды, и были слышен лязг затворов. Находившиеся в эпицентре суматохи конвойные Макс с Гюнтером растерянно оглядывались.
— Вас ист лос? — прогремел голос, и в коридор выступила покачивающаяся тень, снабженная монументальными усами под внушительным сизым носом. Глаза говорившего метали молнии, а организм испускал густой алкогольный дух. Настолько сильный, что находившиеся рядом испытывали сильное удивление тому обстоятельству, что в пределах прямой видимости не оказывалось небольшого винокуренного заводика. Объяснением всему было то, что этот странный поход на восток обильно обмывался в каждом занятом поселении. И, если остальной начальствующий состав батальона еще как-то трезвел в переходах по стылой земле, то командир батальона полковник Вальтер фон Фрич не просыхал никогда.
— Вас ист лос? — громогласно повторил он, а из дверей прямо, начали любопытно выглядывать головы.
— Языки разучиваем, вашвысокоблагородие! — по — простому объяснил отставной флейтист, пока его конвоиры были скованы ужасом близости к высокому начальству. — Я, если позволите, объяснял, как с этим делом у нас обстояло. В русской пехоте, стало быть.
— Кто таков? — по-русски благодушно поинтересовался полковник, проживший в Ревеле без малого десять лет. Его мягко накрывало последней выпитой рюмкой, и мир казался ему размытым и теплым.
— Музыкант, вашевысокоблагородь! Задержан по недоразумению за непониманием! Я, если хотите знать, вроде того немого кузнеца с Красныстава. Его в пятом году заарестовали по вроде как приставаниям к дамочке одной. На суде его спрашивают, было дело? А тот все мычит, мычит, да на гульфик, извините, указывает. Указывает, значит, и на судью. На гульфик, и на судью. На судью, и на гульфик. Закатали ему пять лет каторги. Два за приставания и на три еще пошел за оскорбления судей. Строго тогда с этим было! Боролись с этими оскорблениями и казнокрадством, как есть искореняли всякими способами. В каждой газете пропечатывали, так мол и так, осуждаем оскорбления и казнокрадство по высшему волеизъявлению. — поведал Леонард. — А потом, стало быть, выяснилось, что это вовсе не он, а вовсе и пан Гжегож Мастицкий управляющий в галантерейном магазине. А на гульфик все указывал, вроде как не может он уже к дамочкам приставать, по немощи телесной. И на судью указывал, потому как судья старый был. Вернули его с Вилюйска, а пана Гжегожа заместо отправили. Все из-под непонимания и отсутствия, ваше высокоблагородие, пан официр полковник!
— Посадите его под арест, — мягко приказал фон Фрич, и, вспомнив о недопитой бутылке коньяка, добавил: — И разыщите обер-лейтенанта Шеффера и капитана Ноймана, где они там есть. Нужно кое-что обсудить. Абтретен!
По-уставному развернувшись, конвойные поволокли незадачливого пана флейтиста далее. Весь вид их
