творится, мы б его сумасшедшим сочли!
— Да, пришлось нам за эти «несколько месяцев»! — отозвался Игорь. — Пересекли черту — и всё переменилось.
— До чего же мы были наивны тогда! Даже удивительно! — покачала головой Лена.
— Мы и сейчас ещё наивны, — заметил Генрих.
— А что творится с некоторыми, даже приличными людьми, — вмешался Андрей. — Ты ведь знаешь Вадика, Генрих? Так вот, при мне он буквально бился в истерике, и только потому, что его имя не поставили в одной паршивой, занюханной русскоязычной газетёнке рядом с именами других писателей-эмигрантов. А ведь считался аристократом духа. Буддизмом увлекался. А вот тебе и нирвана… В свою очередь, наш небезызвестный поэт Саша порвал с Вадиком все отношения — а ведь они лет десять-двенадцать дружили в Москве — из-за того, что-де Вадик не упомянул его имя в разговоре с одним именитым профессором.
— Ну ладно, Андрей, надо быть добрее, — вставила Любочка. — Все мы немного здесь кончились.
— Начались, — захохотал Генрих. — И вот на что я обратил внимание: как американцы произносят слово «деньги». В телевизорах, в разговорах, везде… Не заметили? С придыханием, с особой вибрацией в голосе, а главное, с каким-то сексуальными, настойчивыми интонациями… И я не удивлюсь, если…
— Да, да, это точно! — вставила Лена. — Я понимаю теперь. Как ты верно схватил!
— Ну а что же ещё относится к божеству здесь, в XX веке? — подал голос Игорь.
— Эх, лучше я вас всех позабавлю, — вмешался Андрей. — Я тут собрал статейки о моих сказках в «Новом журнале». Две рецензии неплохие, правда, все из Парижа. А вот в нашем регионе есть перлы. Зачту.
И он вынул папку из портфеля.
— Номер первый, — объявил Андрей. — «Автор в своих рассказах-сказках повествует нам о всякой нечисти, леших, ведьмаках. Зачем это? Что автор имеет в виду? Какое социальное содержание за этим стоит? Неужели в двадцатом столетии нет других забот? Неужели для господина Кругова борьба с тоталитаризмом — пустой звук?»
От хохота Любочки её чашка с чаем как-то сюрреально перевернулась, и чай залил чёрный стол.
— Номер второй, — продолжал Андрей. — «Писатель великолепно владеет своей темой, её глубокой символикой. Не может быть двух мнений, ибо ясно, что под видом ведьм, старух, русалок и леших автор разоблачает советских агентов».
— Этому надо поставить памятник, — закричал Игорь из своего угла. — Сохрани для потомства, Андрей.
— Нет, это уже настоящий сюр, — хохоча, перебил Генрих. — На Нобелевку тянет такая критика.
— Но одна заметочка причудлива. Это наш Саша опять отличился. Читаю: «Весь смысл этих страшных произведений сводится, по существу, к нелепому охаиванью нечистой силы. Зачем? Это не плюралистический подход. Мы должны учиться быть толерантными. Терпимость — вот великий урок, который нам преподаёт великая западная демократия. И эта терпимость неделима, так же как неделима и сама свобода. Здесь не может быть исключений. Терпимость к так называемому чёрту, то есть, выражаясь психоаналитически, к так называемым низшим инстинктам человека, является альфой и омегой свободы и западной демократии. Тот, кто не способен этого понять, недостоин свободы и плюрализма, этого апофеоза нашей новой великой родины — США».
— Ну и тип… Андрей, ты мне этого не читал! — удивилась Лена.
— Да, Сашка даёт прикурить! — хохотал Генрих. — Но всё-таки он когда-нибудь нарвётся на неприятности. Не все же здесь дураки, в конце концов. Лишат его куска.
— Да уж…
…Постепенно беседа в этот неясный, странный дружеский вечер, ни в чём не напоминающий их московские встречи, затихала. Игорь и Андрей с Леной покинули, наконец, Кегеянов. Их путь лежал по длинной, прямой, почти безлюдной нью-йоркской улице с немного другой луной в небе — до метро. Там Игорь простился с Круговыми — до своей гостиницы он ходил обычно пешком, возвращаясь по ночам, один, не шарахаясь от всяких странных фигур, периодически возникающих около него.
Андрей и Лена нырнули в метро. Уже привычно, но не без биения сердца понеслись по подземелью. Было тихо, в углу вагона скучали убийцы. Кто-то спал на полу. И было безлюдно — почти совершенно безлюдно, как будто никого не было здесь. И тогда в сознании Андрея прорезались слова: «Большой Брат всегда смотрит на тебя». И застыли в мозгу светло-огненной формулой… Убийцы спали.
Они выскочили, наконец, на землю. То был их Вудсайд. Чуть-чуть прошлись по какой-то скучной, ординарной улочке и вдруг вдали увидели Манхэттен. Он сиял бесчисленно-маленькими глазами великана, но больше всего их поразило необъяснимое кровавое зарево над этим городом-островом. Они впервые увидели его по-настоящему. Всё небо над Манхэттеном было залито этой кровью, как проклятием, и вместе с тем в зареве этом, в его отсветах и огне было что-то мёртвое, словно созданное воображением ада, оно было зримо, как огненный, широкий меч над головой.
13
Прошло ещё полтора месяца. Наконец и Лена закатила Андрею истерику.
Андрей отчаянно пытался успокоить.
— Нет, ты должен во что бы то ни стало выбраться отсюда! В спокойный университетский город. Сделай, сделай невозможное. Достань там работу…
— Ты же знаешь, я сделал всё, что возможно. Ничего не остаётся, кроме как ждать. Теперь уже всё только в руках судьбы.
Лена повернулась к окну.
— Я не могу так жить.
— Так, всё, — Андрей обнял её за плечи. — Успокойся. Не может быть, чтобы не было выхода…
И Андрей опять что-то придумывал, метался, пытался ускорить то, что невозможно было ускорить.
— Видишь, как вывернулся Павел? Лишился работы, квартиры, всего, а пристроился у американки. Каждому своё.
— А у нас какой шанс? Только университет, — твердила Лена.
И опять они бегали, суетились, а времени на то привычное, родное, глубинное, чем они жили в Москве, становилось всё меньше и меньше. Всё поглощала нелепая «борьба».
— Если бы ты одну десятую той энергии, которую ты тратишь здесь, тратил бы в Москве в смысле работы — то был бы там уже членом академии, — говорила Лена. — А здесь ты пока ещё ничего не добился. Здесь каждый маленький сдвиг даётся с усилием — двадцать раз надо что-то сделать, чтобы получилось всего одно попадание. А девятнадцать — мимо.
Андрей, усталый от напряжения, стал искать какого-то успокоения, и особенно искал он встречи с Мишей Замариным, вечно исчезающим. Они не были близкими друзьями в Москве, но всё же Андрей неплохо знал его.
— Он и тогда был чуть-чуть необычным, даже для нашей среды, но здесь, в Америке, он совсем одичал, — говаривал Андрей. — Неконтактен. Понятно, развал семьи. Но он-то не особо горюет об этом. И хоть и угрюм, но как-то очень уверен в себе. И что-то меня тянет к нему.
…Замарин встретил
