— И кто же приказал тебе раздеться? — с притворнымбезразличием поинтересовалась она.
— Граф Сандал, — ответила Софи, избегаяпристального взгляда подруги.
— Понятно. — Октавия чувствовала, что ситуацияделикатная, и, прежде чем задать следующий вопрос, помедлила в задумчивости,накручивая золотистый локон на палец. — А после того как ты разделась,тебе захотелось лечь с ним в постель?
— Ты с ума сошла?! — Софи больше не боялась еевзгляда и прямо посмотрела ей в глаза. — С этим запятнавшим свое имямерзавцем? С этим отвратительным червяком? С этим… с этим… — Софи злобнозашипела и тут же решила изменить тактику. — Пойти с ним в постель?Никогда. Однако благодаря твоей пасте и его дьявольской изворотливости мнепришлось пойти с ним на сделку. А когда я очнулась, то оказалось, что я лежу вего постели обнаженная, моей одежды нет и уже почти полдень. — Софизадохнулась от волнения.
В комнату вошла Эмми с серебряным блюдом с пирожными, нозамерла у входа, заметив на лице Октавии страдальческое выражение.
— Что стряслось?
— Нет, ничего, — поспешно ответила Октавия, частодыша, чтобы справиться то ли со смехом, то ли с плачем. — Софи только чторассказывала мне, как паста для усов вызвала у нее раздражение, заставилараздеться перед графом Сандалом, заключить с ним договор, а затем провести сним ночь. И во всем этом виновата я.
Серебряное блюдо с громким звоном полетело на пол, пирожныерассыпались.
— Ты провела ночь с графом Сандалом? — спросилаЭмми, не сразу обретя дар речи.
— Где мои апельсиновые пирожные? — нахмуриласьСофи, поднимаясь из ванны и строго оглядывая пол, засыпанный сахарной пудрой.
— Ричарде сказала, что нет необходимости печь их, еслиможно заказать меренги у Суитсона.
— Меренги тоже очень вкусные, — добавила Октавиянесколько неестественно.
— Возможно, но это не апельсиновые пирожные, и я их незаказывала, — отозвалась Софи. — Почему я должна брать что-то упосторонних, если у меня есть Ричарде? Черт побери! — Софи вдруг вспомнилавторую вещь, о которой хотела вспомнить, — и все благодаря меренгам. Онаиспытала невероятное облегчение, выйдя из ванны и собрав с пола остатки своеготуалета. Она поцеловала кучу тряпья и выкинула ее в окно, после чего танцующейпоходкой подошла к Эмми и поцеловала ее. — Спасибо. Мне бы никогда непришло это в голову, если бы не ты. А теперь пойди и скажи Ричарде, что яникогда не стану есть пирожные из чужих рук и прошу ее все же приготовить дляменя свои знаменитые апельсиновые пирожные.
Она проследила, как Эмми неуверенной походкой вышла изкомнаты, а затем обратилась к Октавии.
— Мне нужна одежда, женская, но удобная, —объяснила она.
Октавия и Эмми давно привыкли к странному поведению Софи иуже не удивлялись тому, как она в мгновение ока переходит из состояниязадумчивости к активным действиям, но эта история с постелью мужчины ипоцелуями при прощании с одеждой выходила за рамки допустимого даже для нее.Октавия всерьез задумалась, не является ли ее паста причиной сумасшествия Софи,и, открыв гардероб, выбрала для нее бледно-голубое платье.
— Нет, не это, — возразила Софи, и Октавияпочувствовала, что ее самые страшные подозрения оправдываются. Подруга никогдаза все время их знакомства не высказывала своего мнения по поводу выбораодежды. — А как насчет зеленого? — спросила Софи. — Я имею ввиду новое, с воланами спереди.
Описание платья было вполне в духе Софи, но Октавияприкусила язык, чтобы не спросить, почему ей вдруг взбрело в голову надеть его,потому что несколько недель назад Софи отозвалась о нем, как о подходящемнаряде для сумасшедшего дома. Верхняя часть платья цвета зеленого яблокаоттенялась более темной шелковой юбкой. Воланы спереди, как выразилась Софи,представляли собой ручное шитье, которое опускалось с лифа на юбку, подчеркиваяквадратный вырез декольте и привлекая к нему внимание. Розовые голубые ипурпурные цветы были вплетены в шитье, напоминающее виноградную лозу, а возлелевой груди сидел бархатный шмель, что производило очень живописноевпечатление. Октавия всегда вносила в композицию своих моделей пчелу или шмеля,что позволяло безошибочно узнать ее работу. Дамы придирчиво оглядывали туалетыдруг друга в поисках декоративного шмеля или пчелы, чтобы выяснить,действительно ли платье создано Октавией Апиа, или это подделка. Однако Софиникогда не задумывалась об этом, присутствуя на балах в нарядах от Октавии,поскольку обладала репутацией ее лучшей модели.
Сейчас Софи не думала ни о том, что получила множествокомплиментов в последний раз, когда надевала это платье, ни о том, что этоплатье придает ее зеленым глазам особый голубой оттенок, ни о том, что завтравесь Лондон будет говорить, как она была прекрасна. Софи выбрала его потому,что оно не стесняло движений и было очень удобно, при этом не забывая и того,что джентльмен в доме напротив не пропустит ее выхода из дома и станет тайнонаблюдать за ней из окна. Впрочем, ей было не важно, что думает о ней этотмерзкий жук. Так ей хотелось думать.
Выйдя из дома и стряхнув крошки апельсинового пирожного содежды, она вдруг вспомнила о третьей вещи, о которой почти забыла. Софипомедлила в задумчивости, не стоит ли вернуться и расспросить Октавию опистолете, но решила все же не делать этого. Она потом поговорит с ней об этом.Софи вскочила в седло своей чалой кобылы и приняла поводья из рукдевушки-конюха, которой не терпелось вернуться на кухню и съесть еще одноапельсиновое пирожное.
Выезжая на улицы Лондона, Софи Чампьон не предполагала, чтопозже у нее не будет времени поговорить с Октавией. Софи Чампьон не суждено быловернуться в «Курятник». Никогда.
Стараясь привыкнуть к неудобному креслу, похожему наприспособление для пыток, Криспин подумал о том, насколько неестественно дляФеникса такое времяпрепровождение. Взглянув на лежащую перед ним очереднуюогромную кипу бумаг, Криспин вздохнул. Он с большей готовностью противостоял быиспанским бандитам, вооруженным до зубов и готовым защищать свои незаконнодобытые сокровища; или французским пограничным стрелкам, выполняющим свойпатриотический долг; или даже турецкому торговцу, напичкавшему свое телоготовым в любую секунду взорваться порохом и выполнявшему особую миссию —подорвать британское посольство в Константинополе. Криспин готов был иметь делос такими проблемами, но не с тем, чтобы перебирать любовные письма чужих людей,пропитанные ароматом недозволенности.
Если бы Криспин предполагал, что личные апартаменты РичардаТоттла задрапированы розовым шелком, он никогда бы не пришел сюда. Стены,двери, кровать, диван, занавески на окнах — все было розовым. На полу лежалковер, сотканный из сотни роз, зеркало обрамляла рама, которая состояла изхрустальных роз, а на камине располагались рамки, из которых смотрели розовыеженщины. Криспин встряхнулся и решил не поддаваться этому розовому ощущениюжизни. Тем более что час, проведенный здесь, показался ему пятью часами.
