шлем. Колечки снова развернулись в непреодолимую для меча и стрел кольчугу. Диана положила шлем рядом.
— А что делает колечки броней, носящая черный меч? — Диана словно все поняла, посмотрела мне в глаза. — То, что они держатся друг за друга, Мастер. — Я глубоко вздохнул. Возможно, я делал сейчас как раз то, что должен был делать, а не то, что хотел. Хотя… Я отвязал от пояса свой кошелек с жемчугом, и достал из него золотое кольцо с арабской вязью.
— У тебя есть второе? — У Дианы запылали щеки.
— Ты же сказал, что все закончится только тогда, когда ты мне вернешь свое. — Диана взяла шлем, отвернула шишак и взяла из углубления такое же кольцо только меньшего размера. — Ты хочешь начать четвертую жизнь со мной, Мастер?
— Я не знаю, чем это можно будет назвать, но попробовать стоит. — Я надел свое кольцо на безымянный палец правой руки. Диана, склонив голову на бок и не совсем понимая, что делает, сделала то же самое. — Костер вдруг взорвался целым снопом искр, разлетелся на огромное количество угасших и еще пылающих углей. Вокруг него закрутился секундный вихрь и угли улеглись в рисунок, который мне объяснил если не все — то очень многое. На сером песке пустоши в жарких объятьях сплелись горящие угли в виде метки пламени Ши и серым пеплом белая змея. Символ холода. Мрака и смерти. Теперь силы большей и способной изменить предопределение на Терре не существовало. Диана вряд ли это поняла. Но, того, что это понял я, было достаточно.
— Но, я, так или иначе, убью тебя, Мастер… Мои клятвы исполнены! — Я поднялся на ноги и свистом подозвал Мальву. Она с трудом освободилась из объятий Цезаря и подошла ко мне, подставив стремя.
— Мы все падем от твоего меча, Диана. Как пали миллионы до и падут миллионы после. — Я легко поднялся в седло. Черные тени, которые отбрасывала скала, звали меня. Диана поднялась на ноги, подошла к Цезарю и взлетела птицей на спину своего жеребца.
— Что я должна делать, Мастер?! — Диана гарцевала на нем, едва удерживая его от того, чтобы тот не сорвался в галоп.
— Помнить, Диана. Только и всего… — Я опустил голову и направил Мальву в тени.
— Что помнить, мечник?!!! — Я был уже в тенях и едва расслышал ее голос.
— То, что делает кольца броней… — Я не знаю, услышала ли меня Диана. Все, что мне было нужно от нее это то, чтобы она носила на своем пальце, когда то подаренное мною кольцо. Остальное сделает предопределение. Я уже сделал невозможное и цепь причин и следствий доведет дело до конца. Какого? Я не знаю. Так должно было произойти. Когда сходишь с одной тропы предопределения, неизбежно выбираешь другую. Только нужно, чтобы, как и лесная тропа, она выводила к колодцу с чистой водой или к человеческому жилью.
Мне нужно было на юг. Далеко за истоки жемчужного ручья. В глубину рыжих болот, заросших чахлыми лесами. Там было то, что я должен был найти. Что это я не знал. — Известь для Терры? — Так сказал Перевозчик и он, пожалуй, был прав. У меня не было иных троп в рыжих болотах кроме троп вдоль ручьев крови и путей, ведущих к чертогам учителей и проводников. Может быть я, что-то не понял, когда шел ими в первый раз, может быть я, что-то потерял, когда шел тропами вдоль жемчужного ручья. В любом случае, утерянное должно быть там, чем бы это ни было.
Идти к истоку жемчужного ручья даже, скользя среди теней, было долго. Три жизни — не полет стрелы. Для этого нужны были время и силы. Хрустальная Эо остановила предопределение и делала то, что она умела делать лучше всего — ждала. У меня же времени оставалось не слишком много. Все-таки я был смертен.
Так или иначе, какой бы она ни была, я начал жить четвертую жизнь и она, разумеется, начиналась с новой дороги. Дороги из черного кирпича, по которой не спеша трусила Мальва, заставляя меня мерно покачиваться в седле, словно фарфорового болванчика.
Дороги. Большие и маленькие. Длинные и короткие. Я часто садился в седло, опускал повод и позволял Мальве бежать туда, куда она захочет. Бывало и так, что я не покидал спину лошади целыми сутками. Я просто, ехал по дороге и смотрел по сторонам. На небо над головой. На дома и людей, спрятавшихся в маленьких кирпичных коробках, на окнах которых были выставлены желтые светильники.
Я объездил много, очень много городов и всегда смотрел на эти желтые прямоугольники. За ними текла жизнь. Просто жизнь. Наверное, именно такой жизни я и был лишен, поэтому завидовал. Пусть и не так сильно, но все-таки завидовал. Завидовал тому, как влюбленные пары сидели в обнимку на продавленной постели и смотрели на ползающих посредине комнаты детей. Потом один из них неожиданно вскакивал, забыв, что поставил на плиту молоко. Другой внезапно хватался за игрушку, которую малыш потянул в рот. Потом они долго о чем-то разговаривали. Спокойно и радостно словно проживут тысячу лет, укладывались спать, в полной уверенности, что солнце завтра будет таким же ярким, а небо таким же чистым и свежим.
Я называл таких людей мотыльками. Мотыльками потому, что они жили всего один день. День, который начинается с восходом солнца и заканчивается наступлением сумерек. Когда заря снова окрашивала восток красным, они просыпались. Быстро собирались, одевались, завтракали и разбегались по своим очень важным и совершенно неотложным делам. Они суетились. Ругались на городских площадях. Торговались в магазинах. Жили свою жизнь. Жили, наверное, хорошо, так и не замечая, как она течет сквозь пальцы золотым струистым песком. Однажды просто заканчиваясь, как пересыхает колодец, или кончается зерно в ларе. Я даже не знаю, поднимали ли они головы для того, чтобы посмотреть на звезды в ночном небе. Задавались ли они, какими либо вопросами. Скорее всего — нет. Разве можно задать себе вопрос утром и найти на него ответ вечером? Вряд ли. За день можно найти пищу. Место, где можно укрыться от непогоды. Заработать немного денег для того чтобы купить ребенку все ту же игрушку, которую он потянет себе в рот. Связать половину шарфика перед праздником. Жить легко и просто, когда все предопределено. Когда сегодня ты будешь знать, что будет завтра. Когда твой суженый найдется в соседнем доме. Когда церковь будет стоять через дорогу, а ребенок пойдет в школу по мощеной тропке всего за квартал от твоей маленькой
