– Ну что вы, вовсе нет, – улыбнулся Кудеяр, глядяему в глаза. – Я только позволю себе внести кое-какие дополнения. Новымигенералами и министрами, мон шер ами, становятся, как правило, те, кто успел вовремя.Те, кто встал в ряды достаточно рано.
– Почему вы решили, что я этого не понимаю? Прекрасно яэто понимаю… А вот интересно, еще не поздно?
– Самое время, Артемий Петрович. – Кудеяр протянулруку. – Мы договорились, я думаю?
– Договорились, – сказал Сабинин, пожимаяпротянутую руку. – Располагайте мною… разумеется, в известных пределах.Сразу вам признаюсь: попав в Лёвенбург, я в первую очередь займусь…
– Я понимаю, – кивнул Кудеяр. – Ничего неимею против. Мы позже обговорим все аспекты и детали нашего сотрудничества.Там, по ту сторону границы. Когда…
– Простите мою невежливость, – перебилСабинин, – но я все же смутно себе представляю, какую роль вы мнеотводите.
– Все это мы решим впоследствии, – сказалКудеяр. – Глупо было бы вас использовать в роли рядового курьера илиметателя – исходный материал чересчур хорош. Подучим вас кое-чему, подумаем… Стоварищами посоветуемся. Но предупреждаю вас еще раз – мы не потерпимпредательства, двойной игры…
– Сколько можно? – поморщился Сабинин. –Надоело, право. Я не ребенок…
Глава 4
Благополучная заграница
Он стоял, опершись на франтовскую трость, не сводя глаз спроезжавшей по мостовой кавалерии. Он был здесь чуть ли не единственным, когоэто зрелище привлекало всерьез: вот уже три недели в окрестностях Лёвенбургашли большие кавалерийские маневры, каковые почтил своим присутствием сампрестарелый монарх, король и император, ходили устойчивые слухи, что в памятьисторического события уже отчеканена памятная медаль, а поскольку большинствонаселения здесь составляли поляки, то и имя монарха начертано в полномсоответствии с правилами польской грамматики: не Франц-Иосиф, а Францишек-Юзеф– один из тех красивых монарших жестов, что обходятся самодержцам крайнедешево, зато оказывают должное влияние на умы подданных. За три недели жители городанастолько привыкли к прохождению разнообразнейших частей, в основном, понятно,кавалерийских, что этот эскадрон венгерских гусар, двигавшийся к тому жепоходным строем, без знамен и музыки, внимания уже не привлекал ни малейшего.
Другое дело – Сабинин. Гусары были не бог весть какие,венгерские, но это были гусары. Алые чакчиры, расшитые ментики, лихозаброшенные за спину доломаны, закрученные усы…
Это его бесшабашная юность, гусарская, гвардейская, ехалатеперь мимо, гремя копытами по булыжнику мостовой, бряцая саблями, трензелями,красуясь ташками с императорско-королевским вензелем, высматривая орлинымвзором красоток на тротуарах, готовая по первому реву труб ринуться впередсломя голову, взметнув над головой клинки… Шеренга за шеренгой проезжала мимо,вот и последняя миновала – и с ними, с бравыми усачами, в который разбезвозвратно канула в прошлое беспечальная юность черного гусара Сабинина,времена, когда жизнь казалась ему ошеломительно простой, не таившей ни единойзагадки, не говоря уж о тяжких сложностях бытия…
А теперь – теперь он не только черным гусаром не был, нетолько офицером не был, но оказался даже и не русским вовсе. В кармане у неголежал паспорт на имя подданного болгарского князя Фердинанда, некоегоКонстантина Трайкова (очень может быть, и существовавшего где-то реальнымобразом)…
Паспорт, как заверял Кудеяр, абсолютно надежен. Мало того –весьма полезен, учитывая, что болгарский князь, бывший австрийский гусар еще вбытность его принцем Кобургским, находится в крайне сердечной связи сШенбрунном,[10] а потому и подданные его пользуются вАвстро-Венгрии надлежащим уважением, или, выражаясь на старинный манер, должнымрешпектом. И вряд ли выпадет случай, когда кто-то устроит самозванномуболгарину экзамен на знание родного языка. В конце-то концов, болгарского языкане знает сам князь Фердинанд, и господин Трайков, может оказаться, еще в раннемдетстве был вывезен родителями за пределы отчизны, а оттого, к некоторому стыдусвоему, совершенно не владеет тем благозвучным наречием, на коем только иобщались его предки…
Надо полагать, Кудеяру виднее. Вряд ли в его намерениявходит привлекать к своим друзьям внимание полиции, а потому Сабинин за эти двенедели уже как-то приноровился в разговорах со здешними жителями небрежноупоминать, если возникала надобность, о своем болгарском подданстве. Благодругих болгар на горизонте пока что не объявлялось…
Проводив взглядом уезжавшую вдаль конницу, он повернулся кворотам и обнаружил, что был не единственным, кого привлекло прохождениеэскадрона. Конечно же, герр Обердорф, сутулясь и опираясь на сучковатую палку,печально взирал в том же направлении.
Колоритнейший был старикашка, один из последних ландскнехтовтого столетия, когда ландскнехты, в общем, стали вымирать, иначе говоря, векадевятнадцатого. Неисповедимыми судьбами этот чистейших кровей австрияк угодил вряды прусской пехоты, с которой проделал датский поход,[11] гдезаслужил два солдатских крестика, один за храбрость, а второй, гораздо более редкий,за десант на остров Альсен, а также медаль в честь австро-прусского боевогоединения. Потом он оказался-таки в армии родной державы, на сей раз вкавалерии, каковая была разбита под Кёнигрецем[12] (за что,понятное дело, ни крестами, ни медалями не награждали). Один бог ведает, чтотам шептала молодому Обердорфу его непоседливая душа, но несколькими годамипозже он опять появился в шеренгах пруссаков, колошмативших на сей разфранцузов под Седаном, – и вновь удостоился бронзовой медали. Потом опятьбыла Австрия, долгая служба мирного времени и в конце концов прозябание в ролистаршего дворника доходного дома. На деле старик к несению какой бы то ни былослужбы был уже решительно неспособен по причине дряхлости; владелец дома,совершенно как его русские собратья, попросту находил особый шик в том, что подвору его владения ковыляет увешанный регалиями ветеран. Так престарелый герр идоживал век – с австрийским военным пенсионом и прусскими наградами.
Вот с кем Сабинин охотно бы поговорил – как-никак это былживой свидетель и участник тех славных сражений, о которых доводилось лишьчитать в серьезных трудах военных теоретиков. Однако он, заезжий болгарин,никак не мог показывать перед стариком свое очень уж близкое знакомство своенным делом и военной историей – откуда оно у вечного студента, повесы не безнекоторых средств, до сих пор так и не пристроенного к серьезному делу? Увы…
