Получил подарки Годунов – шубу с царского плеча, да золотой кубок, что ещё на поле Куликовом в шатре царя Мамая обрели. Да северными землями государь его наделил, – с неохотой и усталостью отмолвил монах.
– Да, возвысил государь наш шурина своего. Хоть и побивает иногда посохом, но доверяет ему. А всё потому, что любит он царицу-государыню Ирину. Не в пример отцу его – Грозному царю, что по очереди семерых жён имел, а любил ли? А душа сына его – царя нашего Феодора открыта, широка и любит он народ свой, – сказал Авраамий.
– Мыслю, брате, покойный царь Иоанн Васильевич любил только первую супругу свою – Анастасию. А она – родная сестра покойных бояр Никиты да Данилы Романовых Юрьевых. А сыновья Никиты – племянники покойной царицы Анастасии – Фёдор, Александр, Михаил, Иван, да Василий Никитичи Романовы, – двоюродные братья государя Феодора Иоанновича. Они-то сейчас и в Думе заправляют и пока в крепкой дружбе с Годуновыми. И случись что с государем, при неимении наследника, они – первые восприемники царской власти и престола, а особо – старший Фёдор Никитич Романов, – вдруг с оживлением изрёк слегка захмелевший Христофор.
– То-то и оно! Уж Годунов здесь и при всех своих заслугах и чинах не при делах останéтся. Ох и правда, быть смуте, – проронил Авраамий.
– Потому-то всё греческое и иное православное священство со своими иерархами на Москве, в Литве, и даже в Цареграде покою не знает. Всё выспрашивают греки, что да как случися с царевичем Димитрием во Угличе – задумчиво промолвил Христофор.
– Всё корнями своими уходит в избрание нашего патриарха Московского Иова. А там главнейшим человеком, кто за все тайныя нити дёргал, да всем управлял – первый дьяк Андрей Щелкалов, – добавил от себя Авраамий.
* * *
Февральским вечером 190…не столь важно, какого года, извозчик остановил санный возок на Сухаревской площади близ подъезда здания известного как Странноприимный дом. Из возка вышел одетый в тёплое пальто с каракулевым воротником, в шапке типа «пирожок» солидный и широкоплечий господин, который расплатился с извозчиком и направился к подъезду указанного здания. На площади было уже по вечернему тихо. Разошлись торговцы и покупатели, что здесь днем шумели, предлагали товар, выбирали, приценивались. Разбрелись с окончанием Всенощной прихожане церкви Троицы в Листах. Быстро темнело, и лишь окна Странноприимного дома графа Н. П. Шереметева ярко светились: больные, и обитатели богадельни готовились к ужину и вечернему обходу врачей. Любой, проходящий мимо знал, что в правом крыле дома, выстроенного на рубеже XVIII–XIX веков, находится больница, в левом – богадельня, ну, а центральная часть – Храм Живоначальной Троицы – домовый храм Странноприимного дома. Многие москвичи помнили и то, что Дом этот начал строиться в 1792 году, еще при жизни известной крепостной актрисы Шереметевых – Прасковьи Ивановны Ковалевой-Жемчуговой, которая всячески поддерживала графа Николая Петровича в его желании организовать подобное благотворительное учреждение. А ставши графиней Шереметевой настояла Прасковья на том, чтобы в организацию жизни и деятельности Дома был внесен отдельный пункт – «невестинские жребии» для бесприданниц. До открытия Дома в 1810 году не дожили ни граф, ни графиня, но Странноприимный дом стал «семейным» делом Шереметевых, и возглавлял его отныне старший в роду. С 1860-х годов этим человеком стал граф Сергей Дмитриевич Шереметев. В этот зимний вечер у него здесь была назначена встреча.
Широкоплечий господин вошёл в вестибюль Странноприимного дома, внеся с собой свежесть морозного вечера и уличный холод. Пожилой швейцар в бакенбардах, раскрывший двери перед ним склонился, приветствуя его. Сергей Дмитриевич, а это был он, с улыбкой отвечал швейцару, как доброму старому знакомому и, сняв шапку, обнажив при этом высокий благородный лоб, а затем, сняв и пальто, передал их на руки швейцару. Подойдя к зеркалу, Сергей Дмитриевич небольшой расчёской аккуратно поправил свою седую клинообразную бородку и усы, подтянул галстук и осмотрел себя. Встречать графа вышел старший доктор Шереметевской больницы (так в Москве стали называть больничное отделение Странноприимного дома). То был высокий, худощавый человек в белом халате, наброшенном поверх жилетки. Он провел графа в свой кабинет, на дверях которого красовалась табличка: «Д-р С. М. Клейнер». Предложив графу удобное кожаное кресло, старший доктор начал разговор:
– Ваше сиятельство, не угодно ли пройти в «докторский флигель». Жена будет очень рада видеть Вас, поужинаем…
– Благодарю Вас, Сергей Михайлович, но лучше останемся здесь, не будем беспокоить Ваше семейство, я задержу Вас ненадолго, только задам несколько вопросов…
– Готов ответить на любой из них… Да ведь есть и письменный отчет по больнице…
– Ваш отчет, доктор, я внимательно читал. Вопросов по нему и претензий к Вам у меня нет. Мне нужны Ваши профессиональные знания.
– Сергей Дмитриевич, не заболели ли Вы, сохрани Бог! Может быть – консилиум…
– Экий Вы беспокойный, доктор, речь пойдет не обо мне… А скажите-ка: может ли 7-летний ребенок, больной эпилепсией, быть мальчиком блестящим, многообещающим, и, к тому же, физически сильным?
– Это о каком же ребенке идет речь? А, понимаю, понимаю… Это герой Ваш, царевич Димитрий! Так я скажу Вам, граф, что всегда удивлялся, когда читал о самоубийстве маленького эпилептика. Это исключено! Семилетний ребенок не может биться с такой силой.
– Но уважаемый Сергей Михайлович, припадки у мальчика повторялись довольно часто, если верить написанному в следственном деле, – с сомнением в голосе произнёс Шереметев. – Знаете, доктор, столько времени эта «болезнь» царевича вводила в заблуждение историков. Особенно после публикации Следственного дела, в котором было зафиксировано, что царевич «ел руки» у дочери Андрея Нагого, – вздохнув, произнёс Шереметев.
– Увольте, ваше сиятельство, что это за припадок, выражающийся в потугах кусать чужие руки? Как врач, я полностью отвергаю такую возможность!
– Доктор, не надо забывать то обстоятельство, что царевич был сыном царя Иоанна. Почему бы ему в гневе и не кусаться, как это бывает у мальчишек во время драки? Запальчивым был Расстрига!
– Граф, с медицинской точки зрения лица, у которых повторяются припадки, ненормальны и в физическом, и в психическом отношении. Выражение лица их делается тупым, умственные способности и память слабеют, характер делается мрачным, беспокойным и раздражительным, – стал уверять доктор.
– Значит, скорее всего, никакой эпилепсии и не было…? – с надеждой спросил Шереметев, – тогда ещё вопрос, доктор. Если ребенка «бьет» жестокий эпилептический припадок, могут ли удержаться в его руке какие-нибудь, зажатые там предметы?
– Ни в коем случае! Пальцы во время припадка разгибаются!
– Значит и орехи подложили позднее… – слегка кивая головой, с пониманием сделал вывод Сергей Дмитриевич.
– Ваше сиятельство, Вы говорите загадками… – улыбаясь, промолвил доктор.
