лети в спину возмущенный голос Алинки. — А меня подождать?
Я недоуменно оглядываюсь.
Из машины выглядывает Алина:
— Дай минуту!
И опять прячется в машину.
Роман привез Алину? Перевожу на него взгляд, а он вытаскивает из багажника желтый рюкзак Алинки и какую-то коробку в белом полупрозрачном пакете.
И шагает к крыльцу.
Рожа — невозмутимая.
— Ты Алину привез? — спрашиваю я, когда он подходит к ступеням.
— Как видишь, — поднимается на несколько ступенек. Смотрит на меня и хмыкает. — Одна радость. Поделки из листочков, палочек, шишек и всякого другого дерьма на тебе.
Вот он уже на крыльце. Протягивает рюкзак, а я, как бы сказала Варя, жестко туплю. Я не ждала Алинку.
— Или мне самому занести? — предлагает Роман и немного прищуривается.
— Нет, — я нервно и несдержанно выхватываю рюкзак, и наши ладони все же соприкасаются мизинцами.
И на моей коже будто остается ожог.
— Я сама занесу, — закидываю рюкзак на одно плечо. Тяжелый. — Что в коробке?
— Листочки, веточки и несколько жутких ежей из шишек и пластилина, — протягивает пакет с коробкой. — И, пожалуйста, Лер, никакой острой лапши. Алинка уже на этой неделе ее ела. У нас с ней уговор — раз в неделю.
— Почему она с тобой не осталась?
— По-моему и так все ясно, Лер, — в голосе Романа проскальзывает холодная и острая сталь. — Теперь так и будет. Одна у меня, вторая у тебя.
Я аккуратно забираю пакет с коробкой у Романа, который оправляет рукава пиджака, вглядываясь в мои глаза:
— Слушай, я тогда на этой неделе попытаюсь Варе показать новую школу. Алинка согласна перевестись. Ты с Варей говорила по этому поводу?
— Нет, — честно и немного раздраженно отвечаю я. — Ты думаешь, школа ее проблема?
— Я тебя понял, — разворачивается, вновь безапелляционно обрывая мои возмущения. — Я сам поговорю.
— И тебе о многом с ней придется поговорить! — зло выплевываю я. — И смена школы — это тоже твоя ошибка! А еще тебе надо не только с дочерьми говорить!
— Я в курсе своих ошибок, — даже не оборачивается, — но спасибо, что напомнила. Я так понимаю, — на последней ступеньке он все же оборачивается, — ты хочешь со мной поскандалить и порадовать соседей новыми сплетнями? Я, конечно, потом тебе помогу продать квартиру.
— Алина! — повышаю голос, уязвленная замечанием Романа. — Все, я домой!
Глава 21. Когда станет понятно
Лепить надо не только ежей из шишек, а целую лесную деревню с хижинами и даже рынком.
Разминаю в пальцах пластилин:
— Алина, нельзя проконтролировать взрослого человека.
Молча склеивает вместе веточки.
— И если уж на то пошло, то лучше бы для всех нас было, если бы вы с Варей вместе жили сначала у меня пару недель, потом у отца. Это бы и была та самая совместная опека, о которой мы и договорились.
— Нет, мам, — подхватывает новую веточку со стола.
— Вы с Варей должны быть вместе, а не раздельно.
— Может быть, потом, — пожимает плечами. — Не сейчас.
Приклеиваю кусочками пластилина скорлупки фисташек к желудю. Это должна быть мышка.
— Что значит потом?
— Когда все будет понятно.
— Алина, — начинаю терять терпение, — поясни, пожалуйста.
— Когда будет понятно, что с папой, — поднимает на меня мрачный взгляд, — и с Наташей.
Я чуть свою уродливую мышку с большими ушами не роняю. От взгляда Алины по спине пробегает холодок.
И сейчас она очень похожа на отца.
— В каком смысле? — тихо спрашиваю я. — А разве с ними не все понятно, Алина? Он покупает дом для Наташи, которая скоро родит ребенка…
— Я Наташу так и не видела, мама, — тихо по слогам повторяет Алина и взгляда не отводит, — и папа о ней ничего не говорит. И дом он давно хотел, мама. Разве нет? Это ты не хотела уезжать из этой квартиры.
— А где тогда Наташа?
— Я не знаю. Она сейчас с нами не живет.
— Я ничего не понимаю, — растерянно говорю я.
— Вот я и говорю, мама, когда все будет понятно, — Алина берет очередную веточку.
Тянусь к кучке желудей.
Рома запер Наташу в каком-нибудь подвале, пока та не родит, а после отберет ребенка?
Он действительно может так поступить с молодой матерью?
Боюсь, что да.
Либо Наташа пока тоже выжидает развития событий. Девочки свыкнуться с мыслью, что родители развелись, дом купят, обустроят детскую, и тут явится она. Уже с розовощеким младенцем на руках.
Зачем ей сейчас лишний стресс от девочек-подростков, которые начнут ее изводить, верно?
Она должна доходить положенный срок в спокойствии и без вот этой беготни Алины и Вари.
— Бесит! — рявкает Алина и ломает склеенные веточки, а затем отбрасывает их в стороны. Скрещивает руки на груди, раздувает ноздри и отворачивается, повторяя. — Бесит!
— Алина…
— Кому все это надо?! — указывает на кривые и косые поделки. — Мне не надо! Получу двойку и ладно!
Кажется, я поняла, почему Роман был раздражен, когда говорил о веточках, шишках и пластилине.
Злость на отца в Алине перевесило ее благоразумие.
— Ты же отличница, Алина, — осторожно начинаю я.
— Буду двоечницей!
Замолкает, скрипит зубами и, насупившись, возвращается к клею и веточкам:
— Она же уже скоро родит, да?
— Должна.
Опять ломает веточки, поджимает губы и молчит. Может, правда к херам собачьим весь этот лесной городок? Какие к черту ежики и хижины, если у нас тут в семье такая трагедия творится?
— Я знаю, что это из-за меня ты больше не можешь… что из-за меня… — по щекам катятся крупные слезы детской вины, — ни братика, ни сестрички…
— О, господи, — сгребаю Алину в охапку. — Алина, просто так случилось. Никто не виноват. Милая моя…
— Я хочу, чтобы мы опять все были вместе, — воет в мою грудь.
— Теперь все будет иначе, Алина, — задерживаю дыхание, чтобы самой не разрыдаться. — Не будет вместе, и нам надо это принять.
Если Роман мне ничего не
