надеждой.
Теперь только одно удерживало Вана Младшего и мешало ему выполнить задуманное: у него не было денег, потому что после ухода из отцовского дома у него оставалось только ничтожное жалованье, которое он получал в конце каждого месяца от старого генерала, да и то не всегда, – генералу часто не хватало денег на уплату людям, так как ему самому много было нужно, да и пятьдесят женщин в доме жадничали, старались затмить одна другую драгоценностями, одеждой и всем, что только можно было выманить слезами и кокетством у старого их господина.
Ван Младший начал думать, что ему никогда не осуществить своего замысла, если он не уйдет на время в бандиты со своими солдатами, как делают многие в его положении, а награбив достаточно, можно было договориться с какой-нибудь правительственной армией, добиться того, чтобы его простили и снова приняли на государственную службу. Но идти в бандиты было ему не по вкусу, так как отец его был человек честный и едва ли стал бы грабить, даже во время войны или голода. Ван Младший долго еще боролся бы с собой и выжидал случая, потому что был уверен, что само небо предназначило ему ту судьбу, о какой он долго мечтал, а пока ему оставалось только дожидаться своего часа.
Единственное, из-за чего ему трудно стало ждать, – а он был нетерпеливого нрава, – было то, что он от души возненавидел южную провинцию, где ему пришлось жить, и он страстно желал уйти отсюда на свой родной Север. Он был северянин, и выпадали дни, когда ему невмоготу становилось глотать неизменный белый рис, который так любили южане, и хотелось запустить крепкие белые зубы в жесткую и пресную пшеничную лепешку с чесноком. Говорить он старался неестественным резким голосом, от души презирая вкрадчивые и льстивые повадки южан, – если они так вкрадчивы, то, должно быть, из хитрости, потому что не в природе человека быть всегда мягким, – а он думал, что все хитрые люди должны быть бессердечны. Да, он часто бывал неприветлив и гневен с ними, потому что ему страстно хотелось вернуться на родину, где все мужчины не такие маленькие обезьяны, как эти южане, а высокого роста, как им и следует быть, и где речь неторопливая и прямая, а сердца суровые и честные. И люди боялись Вана Младшего оттого, что у него был суровый нрав, боялись его нахмуренных черных бровей и угрюмо сжатого рта, и за это да за длинные белые зубы они дали ему прозвище Ван Тигр.
Часто по ночам Ван Тигр ворочался на узкой и жесткой постели в маленькой своей комнате и искал способа осуществить свои замыслы. Что из того, что он получит наследство, когда отец его умрет? Отец не умирал, и, скрежеща зубами, Ван Младший часто шептал во тьме:
– Старик проживет еще долго, к тому времени пройдет вся моя молодость, и если он умрет не скоро, поздно будет думать о славе! Упрямый старик не хочет умирать!
Наконец этой весной он дошел до того, что твердо решил не ждать дольше и стать бандитом, как ни было ему это тяжело, и как только он на это решился, пришло известие о том, что отец его умирает… Получив это известие, Ван Тигр пошел домой полями, сердце в груди у него билось и ширилось, потому что он увидел перед собою выход, ясный и простой, и он ощутил такую радость при мысли, что не нужно идти в бандиты, что закричал бы, не будь таким молчаливым от природы. Да, над всеми другими мыслями преобладала одна – он не ошибся в своей судьбе, наследство даст ему все, что нужно, небо ему покровительствует. Да, над всеми другими мыслями преобладала одна, что теперь он может сделать первый шаг по той бесконечной, ведущей в гору дороге, которой поведет его судьба, – и он был твердо уверен, что ему суждено прославиться.
Но никто не заметил ликования на его лице. Никто ничего не замечал на этом грозном и застывшем лице: мать передала ему свой тяжелый взгляд, суровую складку рта и что-то неподвижное во всем облике. Ничего никому не сказав, он прошел в свою комнату, собрался в долгий путь на Север и велел четверым верным людям следовать за собой. Закончив нехитрые сборы, он отправился в город к большому старому дому, который генерал захватил себе, и послал часового доложить о своем приходе, и часовой в скором времени вернулся и пригласил его войти. Ван Тигр переступил порог, приказав своим людям дожидаться у дверей, и вошел в ту комнату, где сидел, кончая обед, старый генерал.
Старик сидел, согнувшись над едой, и две жены прислуживали ему. Он был немыт и небрит, и незастегнутое платье висело на нем, словно мешок, – к старости он полюбил ходить немытым и небритым, как ходил в молодости, потому что в свое время он был грубым и простым поденщиком, но не захотел работать и стал бандитом, а потом ему повезло во время войны, и из бандита он стал генералом. А впрочем это был добродушный, веселый старик; он, не стесняясь, говорил все, что взбредет в голову, всегда был приветлив с Ваном Тигром и уважал его за то, что Ван усердно работал и делал за него все, что сам он ленился делать с тех пор, как состарился и растолстел.
И вот, когда Ван Тигр вошел и поклонился ему, говоря: «Ко мне сегодня прислали сказать, что отец мой умирает, и братья ждут меня на похороны», – старый генерал откинулся на спинку стула и ответил:
– Ступай, сын мой, исполни свой сыновний долг и потом возвращайся ко мне. – Он ощупал свой пояс и, порывшись в нем, достал горсть монет и сказал: – Вот тебе от щедрот моих, да, смотри, не жалей на себя денег во время пути.
Генерал развалился на стуле и закричал, что у него застряло что-то в дупле зуба; сейчас же одна из жен выдернула из волос тонкую серебряную шпильку и подала ему, и, занявшись своим зубом, генерал забыл про Вана Тигра.
Так возвратился Ван Тигр в отцовский дом и в нетерпении ждал, покуда разделят наследство и можно будет не мешкая отправиться в обратный путь. Но он не хотел начинать задуманное, пока не пройдут три года траура. Нет, он был человек добросовестный и выполнял свой долг, когда это было возможно, и поэтому стал ждать. Теперь, когда он был уверен, что замыслы его осуществятся, ему было нетрудно ждать, и все
