тем временам, когда в детстве мы играли в снежки. Чтобы хоть немного согреться, мне приходилось усиленно ерзать, сидя на своем месте. Снег валил крупными хлопьями. Ямщик с трудом находил дорогу. Измученные лошади временами буквально тонули в наметаемых ветром сугробах. Они едва пробивали себе путь. Возница щелкал кнутом по их изможденным бокам, и звук этот напоминал пистолетные выстрелы. С губ ямщика летели бесчисленные проклятия:
– Ах ты, скотина!
Хлоп:
– Да чтоб тебя!
Хлоп.
Удары доставались в основном кляче, которая, судя по виду, досыта не ела овса никогда в жизни.
– Пошла, тварь ленивая!
Хлоп! Хлоп! Хлоп!
– Ах ты ж Господи Боже мой!
Закричав это, он всем телом навалился на край саней, сильно накренившихся в этот момент и грозивших перевернуться.
– Сколько еще до следующей стоянки?! – внезапно рявкнул мой компаньон, и по его голосу я понял, что даже он по причине мороза и всей этой ситуации утратил присущее ему равновесие.
– Четыре версты всего, ваше благородие! – прокричал в ответ наш Ииуй, изо всех сил пытаясь удержать сани, чтобы они не перевернулись.
Русская верста ближе к ночи, да еще в тех условиях, которые я постарался донести до читателя, – величина глубоко неопределенная. Шотландскую «милю с хвостиком», ирландскую лигу, испанскую legua[6] или даже немецкий stunde[7] все-таки в любой момент можно высчитать, чтобы разозлить путешественника, но вот с русской верстой этот номер не проходит. Судите сами, верста составляет примерно две трети английской мили, однако спустя целый час езды мы услышали, что ехать нам осталось еще две версты, и это говорило либо о неспособности нашего ямщика к определению расстояний, либо о его наклонности врать.
В конце концов мы все же достигли какой-то растянувшейся посреди поля деревни с разбросанными там и сям домишками, очень похожими на тот, который я описал выше. Лошади наши остановились у дома на отшибе. Хозяин вышел встретить нас на крыльцо.
– Самовар! – потребовал мой компаньон. – Ставь самовар живо!
Спешно пройдя мимо хозяина и торопливо скинув шубы, мы прижались к теплой печи, чтобы восстановить кровообращение.
Через несколько минут, когда застывшая в венах кровь снова побежала положенными ей руслами, я стал осматриваться вокруг и наблюдать за другими людьми в комнате. По большей части ими оказались евреи, о чем легко было судить по лицам, безошибочно свидетельствовавшим об их принадлежности к племени Израилеву. Несколько стоявших в углу ящиков с товарами указывали на род занятий своих владельцев. Это были лоточники, торгующие вразнос различной бижутерией на радость женам местных землевладельцев и зажиточных крестьян.
Запах в помещении оставлял желать лучшего. Смрад, источаемый овчинными тулупами, немытой человеческой плотью и чем-то жирным, что жарилось в грязной сковороде, вынудил в итоге моего компаньона потребовать другую комнату. Нас провели в небольшую каморку, располагавшуюся по соседству. Неприятный запах доходил и сюда, но все же не был таким ужасным, как в основном помещении.
– Тут немного получше, – пробурчал мой товарищ, распаковывая свой баул и вынимая чайник с двумя металлическими баночками, содержащими сахар и чай.
– Давай, тетка, быстрей! – крикнул он старухе, заправлявшей всем в доме. – Тащи самовар!
Вскоре эта весьма пожилая женщина, которой могло быть и восемьдесят, и сто лет – старость согнула ее почти вдвое, – внесла весело клубившийся паром и потрескивающий раскаленными углями большой самовар.
К этому времени я уже открыл свои котелки и вынимал их содержимое.
– Давайте-ка помогу, – предложил мой друг, пытаясь порезать одну из котлет ножом.
С тем же успехом он мог бы вознамериться прострелить лист железа из игрушечного ружья, заряженного горохом, – мясо превратилось в увесистый кусок льда. Оно было твердым как кирпич; с хлебом приключилось то же самое. Лишь после того, как наша провизия примерно на десять минут была помещена в печь, мы смогли хоть как-то приступить к трапезе. Мой компаньон тем временем приготовил поистине восхитительный напиток, и с большим стаканом чая янтарного цвета, в котором плавал тоненький ломтик лимона, я начал осознавать, насколько это на самом деле приятно – побывать в такой передряге. Лишь перенеся определенные бедствия, мы способны по-настоящему оценить радости жизни. «Что есть удовольствие?» – спросил однажды ученик своего наставника. «Отсутствие боли», – ответил философ. И пусть любой, кто сомневается в том, что ощущение божественного восторга может быть достигнуто при помощи самого обычного стакана чая, отправится путешествовать на санях по России, когда ртуть в термометре падает до двадцати градусов ниже нуля (по Реомюру), а ветер продувает до костей и даже еще глубже.
Примерно через час мы были готовы ехать дальше. Но не наш ямщик; на увещевания моего компаньона он ответил следующим образом:
– Нет, bacooshka (обращение это, насколько я понял, означает «маленький отец»), там буран. Заблудимся да перемерзнем. К тому же еще и волки, прости Господи! Сожрут ведь. Или лед на реке треснет, и все потонем. Давайте здесь, бога ради, переночуем!
– Если повезешь нас, – вмешался я, – на чай дадим побольше.
– Ох, ваше благородие, – ответил он, – останемся на ночь, а завтра лошадок новых получим – и полетим дальше птицей.
Переубедить его не было никакой возможности. Вручив себя в руки судьбы, мы с товарищем улеглись на пол в попытке хоть ненадолго уснуть, невзирая на шум из соседней комнаты. Еврейские торговцы затеяли там сделку с древней хозяйкой дома, пытаясь продать ей что-то из своих товаров. Несмотря на преклонный возраст, она весьма живо отстаивала свои интересы. Визгливые интонации ее голоса в сочетании с гнусавыми восклицаниями иудеев отнюдь не способствовали мирному сну.
Тут еще к нам в комнату ввалился закутанный в овчину и покрытый снегом новый торговец. Он стал креститься и кланяться перед иконой, которая висела на стене. Завершив этот ритуал, он пристал к хозяину дома, пытаясь выторговать у него лошадь до следующей станции дешевле, чем она стоила. Однако владельца его красноречие нисколько не тронуло, и торговец, понявший бесполезность своих усилий, вернулся к нам в комнату, где сбросил свои сапоги едва не на голову моему товарищу и объявил о своем намерении провести ночь в нашей компании. Русский джентльмен твердо возразил на это, используя весьма энергичные выражения. В дополнение к запаху, источаемому самим торговцем и его одеяниями, существовала вполне реальная возможность того, что его одежда и борода населены довольно крупной колонией существ, имя которых упоминать здесь нет никакой надобности.
– Ни в коем случае, братец, – сказал мой товарищ, брезгливо поднимая овчину лоточника и вынося ее на вытянутой руке в соседнюю комнату. – Туда иди, братец, ради бога. Со своими поспишь.
Но уснуть было невозможно. Новоприбывший
