будет более сложно, чем иголку в стогу сена.
Через несколько дней Котовский уверовал в то, что он ушел, – удачно ушел, теперь можно расслабиться, сбавить темп, можно даже заглянуть в какое-нибудь казачье село, купить хлеба и картошки – в общем, наступала пора воли. И чувствовал он себя свободно – даже сердце начало биться иначе.
Но слишком рано расслабился Григорий Иванович – проснулся он ранним сентябрьским утром в одном из распадков и не поверил тому, что увидел: над ним стояли тюремные охранники и казаки. Много казаков.
Он выкинул перед собой руку, чтобы схватить винтовку, а винтовки уже не было. Казаки рассмеялись голосисто, безмятежно – готовы были даже поиздеваться над растерявшимся человеком. Единственное, что останавливало их – грозная слава, идущая за каторжанином Котовским следом…
– Все, отбегался, земеля, – сказал ему казачий урядник и с веселой разбойничьей ухмылкой щелкнул плеткой по голенищу сапога. – Поднимайся. Пора в обратный путь.
Котовского там же, в глухом распадке, заковали в кандалы, чтобы больше не бегал, и отправили в Горный Зерентуй. Горькой была эта дорога.
Но ничего поделать было нельзя. Котовский учился проигрывать. Это такая же сложная и нужная наука, как и умение побеждать, – ею надо было овладеть.
В Горном Зерентуе Котовский узнал, что дальнейшая жизнь его будет проходить на строительстве Амурской железной дороги, которую еще называли «чугункой», называли и «колесухой», и слава о ней среди каторжан распространялась недобрая – мало кому удавалось выжить на «чугунке», люди умирали там, как мухи, тысячами.
Администрация каторги отправила Котовского на станцию Зилово. Утепленных бараков там не было, не строили, похоже, специально, поскольку собирались перемещаться дальше на восток, вслед за рельсами.
Жили каторжане в землянках, а некоторые, из числа закоренелых неудачников, – в палатках. На холоде. В тридцати пяти, да в сорокаградусные морозы. Поселили в палатку и Котовского.
И что интересно, – это было в первую очередь отмечено Котовским: никаких тюремных стен, никаких заборов, охраняемых часовыми, никаких караулов и конвоев – беги, куда хочешь, хоть на армянскую святую гору Арарат… Только вот добежишь ли – большой вопрос.
Побегов из Зилово было много, но ни один из них не закончился благополучно. Общих счет – нуль.
«Ну и что, что нуль, – думал Котовский, наклонив голову в упрямом движении, лоб его рассекла насупленная вертикальная складка, – мы этот нуль размочим и раздерем на мелкие кусочки. Бежать отсюда можно и нужно. Только к побегу надо основательно подготовиться».
И он начал готовиться – скрупулезно, придирчиво, продумывая каждую деталь. При этом он бил все каторжные рекорды в работе и получал повышенную продуктовую пайку. В составе бригады из десяти человек он вручную валил деревья, – причем не абы какие тощие жерди, а деревья-гиганты, которые должны были пойти не только на шпалы (шпалы – это мелочь, семечки в строительном мусоре «чугунки»), но и на строительство станционных зданий. Всего по норме надо было спилить пятнадцать стволов, очистить их от сучьев – «обровнять» – и сложить бревна в штабели…
Все побеги каторжане совершали, как правило, в теплую пору – весной либо в начале лета, рассчитывая к осени достичь Урала или, что еще лучше, зацепиться по дороге за какой-нибудь нагретый, готовый к зимовке угол, либо найти вдову лет двадцати пяти и задержаться около нее на неопределенный срок… Но все эти мечты так и оставались мечтами – беглецы обязательно попадали в силки, специально расставленные для них, и вскоре оказывались на своих прежних, до рвоты обрыдлых нарах.
Может быть, дело было в том, что все они бежали в теплую пору?
Котовский совершил побег в холодные предзимние дни, когда, по мнению знатоков, бежать могли только безумцы. Григорий Иванович обзавелся мешком сухарей, раздобыл пилку, хороший нож, трут с кресалом и огнивом, достал даже редкие по тем временам спички. Наверное, ни один из каторжников «колесухи» не готовился к побегу так тщательно, как Котовский.
В морозный день, когда лютый ветер выл и сшибал на лету птиц, Григорий Иванович бежал. Охранники заметили его, открыли беспорядочную стрельбу, но ни одна из пуль не зацепила Котовского.
Он благополучно скрылся в тайге.
Котовский шел, стараясь держаться глухих мест, огибал стороной селения, – особенно боялся казачьих станиц, зная, каким крутым нравом обладают их жители, и прежде всего станичники, чьи погоны украшают урядничьи лычки, питался сухарями, морожеными ягодами, грибами и до наступления серьезных холодов стремился как можно дальше уйти на запад.
Хорошим подспорьем в еде были кедровые орехи – их было много. Конечно, сбить шишки, под завязку наполненные гладкими нарядными орешками, с высоких деревьев было трудно, а вот в стланике – кедровом кустарнике – добывать орехи было легко. Правда, по этой части у Котовского было много соперников – изюбри, кабаны, косули, кабарга, черношапочные сурки, росомаха… Даже собаки с превеликим удовольствием ели орехи, предпочитая их мясу, маслу и рыбе. Всем подавай орехи, вот ведь как.
Повезло Котовскому и в другом – в мешке образовалось место, оставшееся от съеденных сухарей, беглец забил его звонкими кедровыми орехами.
Конечно, орехи несложно было взять и с высокого дерева, но Котовский не знал, как именно их брать. А берут с помощью колота – тяжелой деревянной кувалды; колотом бьют по стволу, шишки от ударов и валятся вниз.
Котовский о колотовании не знал совершенно ничего и с сожалением проходил мимо высоких стволов, богато украшенных зрелыми шишками, будто барыня дорогими побрякушками…
От охранников он ушел, но на трактах, по которым ездили почтари, на станциях железной дороги не появлялся – там дежурили постоянные наряды, имевшие при себе литографические рисунки беглецов, удравших с разных каторг.
Когда в тайге защелкали настоящие морозы, у Котовского в мешке уже ничего не оставалось – ни сухарей, ни кедровых орехов, ни грибов, все было съедено.
Конец его ожидал один – голод и мучительная смерть от склеившихся внутренних органов, от сердца, остановившегося от того, что оно склеилось с желудком, от чудовищной слабости. Но Котовский не сдавался, упрямо загребал ногами снег и двигался на запад.
Наступил момент, когда он понял: ни одного шанса, чтобы выжить, он уже не имеет, все силы, что оставались у него, израсходованы… И тогда Котовский повернул к железной дороге, звук которой в последнее время он слышал часто, и через полдня вышел к людям…
Котовскому повезло – его согрел и накормил медвежьими котлетами, щедро сдобренными чесноком, человек, ни к полиции, ни к казакам никакого отношения не имевший, – обычный путевой обходчик, хорошо знавший здешние места.
История не сохранила для нас имени этого человека, но то, что он был добрым, порядочным и умел помогать людям, даже незнакомым, не подлежит ни сомнению, ни обсуждению.
Обходчик привел Котовского к себе в будку,
