так еще подумал жениться или нет! Да нет, это я так, шучу! Евпраксия практически идеальная жена. В постели огонь, в доме у нее строгий порядок, все по полочкам, ни соринки. Девки сенные боятся ее как огня, хотя, знаю точно, она и пальцем ни одну из них не тронула. К тому же дочери уже пять лет, а Евпраксия вновь беременна, но что делать ежели человек слаб, и права народная мудрость — любят мужики одних, а женятся на других. В общем, еле успокоил тогда жену, пообещав ей, что пальцем к ведьме не прикоснусь и беру ее с собой совсем не для постельных утех, а чтобы помощь раненым да заболевшим оказала, ежели что.
— Да и брат твой со мной едет, присмотрит опять же! — Этот аргумент как ни странно обуздал ее бешеную натуру, хотя ведь всем понятно, что при всем желании Горята мне не указ. Но это же женщины! У них свой образ мышления, нам мужикам не понять. Так что Иргиль едет со мной в Орду, но видимся мы действительно не часто, и Горята тут совершенно не причем. Скорее дело в том, что я не совсем соврал своей жене. В первую очередь, Иргиль едет со мной, не столько потому что мне нравится смотреть как она, нагнувшись, полощет белье и даже не потому что я ожидаю большого количества раненых и заболевших. Нет! Есть кое-что еще, а именно какая-то подспудная, но очень твердая уверенность, что ее колдовские возможности мне очень и очень пригодятся в Орде.
Сидящий рядом Горята проследил за направлением моего взгляда и осуждающе громко вздохнул.
— Три недели уж миновало, считай полпути проделали. — Начал он, явно стараясь меня отвлечь. — А ведь все лихо еще впереди!
Усмехнувшись, поворачиваю голову. Я понимаю, о чем он. Два дня назад мы оставили позади Нижний Новгород, и дальше уже русской земли нет. Дальше степь со всеми вытекающими… Недаром у меня сегодня на душе было так неспокойно. Впереди северо-восточная окраина улуса Джучи, бывшая булгарская земля. Разгромленная и все еще не пришедшая в себя. Сотни кочующих орд, воюющих друг с другом. Де-юре все они ходят под Батыем, но как говорится, до царя далеко, а до неба высоко! Если им подвернется хоть малейшая возможность ограбить караван, то никакая ханская пайзца их не остановит. Так во всяком случае уверяют меня мои проводники, и я им верю.
Иргиль, закончив свой сеанс обольщения и подхватив белье, прошла мимо нас, не удостоив даже мимолетным взглядом. Напряжение моего новгородского шурина тут же спало, и враз успокоившись, он полез в свой мешок за припасами. Разложив перед собой сыр, вяленое мясо и лук, он откусил от краюхи хлеба изрядный кусок и принялся с аппетитом нажевывать.
— На, подкрепись! — Горята протянул мне хлеб и солонину. — Пока еще похлебка доспеет!
Бросаю на него сурово-укоряющий взгляд, и тот, усмехнувшись в бороду, отводит руку. Этот ритуал, словно проверка на твердость, повторяется с самого первого дня, когда припасов еще было вдоволь и мое решение есть из солдатского котла по меркам моих высокородных «пайщиков-концессионеров» выглядело странноватым. Сейчас запасы уже поистощились, и соблазнять меня можно лишь солониной да луком, но Горята тем не менее, как дьявол искуситель, все равно всякий раз пробует.
После молчаливой отповеди Горята больше не пристает и молча работает челюстями. Я же, прикрыв глаза, пытаюсь не думать о еде и стараюсь сосредоточиться на своих недавних опасениях.
«Волга тут неширокая, местами метров сто пятьдесят-двести в ширину, не больше. Если несколько десятков лодок внезапно навалятся на хвост каравана, то они в легкую смогут отсечь два-три судна. — Я мрачно нахмурил лоб. — И что тогда делать⁈ Разворачивать весь караван и отбивать свое, или бросать потерянное, и уходить с чем есть⁈ В одном случае есть риск вместо части потерять всё, а в другом так можно доразбрасываться, что я без штанов останусь. К тому же бросать своих не в моих правилах!»
Мои тревожные размышления прерывает бодрый голос Прохора.
— Господин консул, я тебе горяченького принес!
Открываю глаза и вижу, как Прохор ставит передо мной парящий горшок с кашей. Следом за ним рядом присаживается и Куранбаса. Он закладывает ноги по-татарски и, вытащив из сапога деревянную ложку, зачерпывает содержимое.
— Эх, хороша! — Втянув ноздрями горячий запах пшена, он зажмурился, а затем разломив краюху хлеба пополам, протянул мне кусок.
Моя ложка тоже спрятана за голенищем сапога, но я стараюсь не терзать себя мыслями об антисанитарии. Здесь по-другому нельзя, куда ее денешь-то, ложку эту! Слуг у меня тут нет. Слуги занимают место на корабле, которого и без того мало. По одному ближнему дворовому я разрешил взять только троим идущим со мной боярам. Горяте, Якуну, да Фролу Малому. Со мной же едет мой бессменный секретарь Прохор, и доверить ложку ему значит попросту сменить свой сапог на его.
Беру у половца хлеб и зачерпываю первую ложку каши. Хлеб, конечно, далеко не тот, что предлагал мне Горята. Этот — зачерствевшая смесь перетертого жмыха с ячменной и ржаной мукой, но есть можно, и чуть подсоленное разваренное пшено все равно идет на ура. Мы молча набиваем желудки, пока не утоляем первый голод. Дальше уже еда идет поразмеренней, и у меня появляется возможность задать половцу не дающий мне покоя вопрос.
— Вот скажи, Куранбаса, если бы у тебя под рукой было бы сотен пять бойцов, лодки там или плоты всякие, а ты бы решил ограбить наш караван. Как бы ты это провернул⁈
Как и положено уважающему себя степняку, Куранбаса посидел с полминуты в задумчивости, тщательно изображая работу мысли, а потом выдал.
— Караван большой, подумал бы я! Значит охрана немалая, и я много добрых воинов потеряю, пытаясь его захватить. — Он еще подумал и добавил. — Нет, на весь караван нападать бы не стал, пропустил бы его, и навалился всей силой на последние пять судов. Загнал бы их на мель или к берегу прижал, а потом уж и забрал свое.
То, что план Куранбасы ничуть не отличался от моего видения, меня совсем не удивило. Дураков здесь нет, а за каждого погибшего воина потом в кочевье с атамана спросит родня убитого. За него семье придется отдать двойную долю, а сколько возьмут добычи еще вопрос! К тому же для нападения на такой караван отряд нужен немаленький, а мы движемся быстро. Тут успеть
