могильный ужас, я словно пребывал в другом измерении. И с каждой минутой я все более осознавал (хотя и не понимал, откуда взялось это осознание), что вот-вот передо мной разыграется некая ужасная драма. Будет ли она повторением того, что уже случилось, или же благодаря необъяснимому чуду ясновидения я увижу то, что еще не произошло, – этого я не знал. Я оставался уверен только в том, что сижу рядом с тем, что обычно остается невидимым, а значит, я соприкоснулся с миром, который, во благо нашего рассудка, редко напоминает о себе.
Я неотрывно смотрел на фигуру впереди и увидел, что склоненную голову подпирают руки. Потом на лестнице раздались шаги, и рядом со мной оказался кондуктор, требующий плату за проезд. Когда я отдал деньги, мне в голову внезапно пришла идея.
Кондуктор уже собирался спуститься, когда я сказал:
– Вы не взяли плату у мужчины впереди.
Кондуктор посмотрел вперед, потом снова на меня.
– Там точно кто-то есть, – сказал он. – И вы его тоже видите?
– Определенно, – кивнул я.
В тот момент мне показалось, что это успокоило кондуктора; также мне пришло в голову, что, возможно, я ошибся, и там в самом деле сидит пассажир.
То, что случилось дальше, произошло мгновенно.
Кондуктор прошел вперед, и так как его слова не привлекли внимания пассажира, он коснулся его плеча. Я увидел, как рука погрузилась в тело пассажира будто в воду. Затем фигура развернулась, и мне открылось лицо. Оно принадлежало молодому человеку и было совершенно белым. Также я увидел, почему пассажир поддерживал голову руками – его горло было перерезано от уха до уха.
Глаза были закрыты, но когда он приподнял голову обеими руками и обернулся к кондуктору, они распахнулись и засветились, как у кошки.
Потом я услышал ужасный возглас кондуктора, нечто среднее между писком и стоном:
– О боже! Боже мой!
Пассажир поднялся, и кондуктор, сжавшись, как будто хотел увернуться от удара, побежал к лестнице. Спрыгнул ли он на дорогу или упал, поскользнувшись, я не знаю; я услышал глухой стук и снова остался один на крыше автобуса.
Сбросив оцепенение, я яростно зазвонил в звонок, и через несколько ярдов мы остановились. Вокруг кондуктора уже собралась толпа, и вскоре его, еле живого, увезли на машине скорой помощи в больницу Святого Георга.
* * *
Он умер от травм несколько дней спустя, и находка в его комнате жемчужного ожерелья, сведения о котором он сообщил, подтвердила правдивость признания, сделанного перед самой смертью.
Кондуктор Уильям Ларкинс был судим за кражу полгода назад. После освобождения, взяв себе ложное имя и, заручившись поддельными рекомендациями, получил работу в транспорте, намереваясь вести честный образ жизни. Но он потерял сбережения на бегах и за десять дней до смерти серьезно нуждался в деньгах.
Той ночью один старый знакомый, который был его подельником в кражах, сел в автобус, выслушал его историю и попытался убедить Ларкинса вернуться к прежней жизни. Чтобы подтолкнуть его к решению, он открыл небольшой несессер и показал ему засунутое в угол жемчужное ожерелье, впоследствии и найденное в комнате кондуктора. Они были одни на крыше автобуса и, поддавшись порыву жадности, Ларкинс перерезал горло приятеля бритвой из несессера.
Он все обдумал, положил ожерелье в карман, и, оставив несессер открытым, а бритву – лежащей на полу, спустился на подножку.
Сразу после этого, удостоверившись, что на нем нет брызг крови, он опять поднялся и остановил автобус, закричав, что обнаружил тело пассажира с перерезанным горлом и бритву на полу. Труп был опознан, это оказался известный грабитель, и жюри присяжных при коронере вынесло вердикт о самоубийстве.
Друг в саду
Джек Деннисон был не из тех, кто обделен счастьем. Счастье, этот величайший дар, способный превратить в золото самые скучные и самые тягостные события, раскрасить радугой самые обычные переживания, принадлежало ему по праву рождения. (Ну как тут не вспомнить царя Мидаса, которого боги наделили способностью превращать в золото все, к чему он прикасается!) Но Джек утратил этот дар – потерял так окончательно и невосполнимо, как будто это сокровище никогда не принадлежало ему.
Прогуливаясь по лужайке позади своего дома – он ожидал сестру и ее мужа, – Джек вспомнил, что как раз сегодня годовщина его утраты, которая превратила пресную воду в горькую, сделав Мерру[15] фонтаном его жизни. Удар обрушился без какого-либо предупреждения. Почти год он был женат на женщине, которой отдал всю свою жизнь и любовь, и вот однажды вечером, в начале июня, три года назад, когда, как и сегодня, ветви деревьев покачивались в такт нежным восторгам влюбленных соловьев, он вернулся домой и обнаружил, что жена ушла к его другу, которого, не считая супруги, он любил больше всех прочих и которому доверял как самому себе. С тех пор счастье умерло для Джека Деннисона и призрак этого счастья вечно стенал подле него.
У Джека не было недостатка в удовольствиях: он мог получить все, что хотел. Ему едва минуло тридцать, и он сохранил безмятежное здоровье юности; у него было множество интеллектуальных интересов и чувствительных треволнений настоящего художника. Кроме того, унаследовав одно из самых больших состояний в Англии, он имел средства, чтобы позволить себе прекрасные вещи, которыми вполне резонно восхищался. И все же во всех удовольствиях, которые эти вещи доставляли ему, не было ни крупицы счастья; его пустое и обманутое сердце было на это неспособно, и он не прощал и не желал простить тех, кто стал причиной данного опустошения.
После предательства жены Джек закрыл огромный загородный дом в Дербишире и городской дом на площади Беркли и жил в одиночестве в особняке, взгромоздившемся на Паултон-хилл; отсюда открывался один из лучших видов на Темзу. Дом окружали шесть акров сада, которых было достаточно, чтобы обеспечить уединение, о котором он мечтал, но недостаточно, чтобы не изучить каждый ярд участка. Само здание, длинное и низкое, было увит плющом, и его окружали благородные вековые деревья; на заднем дворе, где сейчас прогуливался Джек, была устроена широкая, выстланная плитами терраса, где был накрыт ужин: вечер выдался жаркий и тихий. Полдюжины ступенек вели с террасы на лужайку, украшенную цветочными клумбами. В дальнем конце сверкали кусты ракитника, отделявшие конюшни от сада.
Его сестра и шурин, Дик Энжер, приехали, чтобы провести с Джеком две или три недели, тем самым совместив, как сказала Хелен, восторги городского сезона с удовольствиями деревни и общества брата. Получаса на автомобиле было достаточно, чтобы добраться до эпицентра
