праведный Арсений[9]
Меня наставил в мире тонких смыслов,
И если я теперь кажусь рассеян,
Не потому ли, что подчас бывает
С холодных высей разума спуститься —
Как разом вылезти из теплой ванны?
И там и тут ты словно покидаешь
Заветный сад, где телу сладко спится
На мягком ложе из травы, а дух,
Ничем не связан, постигает тайны
Священных знаний, властно отделяя
Добро и истину от зла и лжи.
Пневматомахи, аполлинаристы,
Савеллиане и маркеллиане,
Евномиане, полуариане
И ариане полные – им всем
Неведом чистый свет никейской веры.
За то отец самим им веры не дал,
И я намерен следовать отцу,
Безжалостно пропалывая ниву
И на корню вытравливая ересь…
А ведь они почти достигли славы,
Но предпочли вкруг истины толочься,
Подобно мошкам в свете фонаря.
Их звонкий рой нам застилает зренье,
Мешает видеть лик и слышать голос
Того, Чей лик и голос нам насущней
Всех благ земных.
– Вот карта, государь.
– Раскрой ее пошире. Шире, шире.
Придвинь поближе к свету. Где же Газа?
– Тут, государь.
– Я, кажется, не стар,
Еще зрачки под бельмами не скрыты,
Но я ее не вижу.
– Вот она.
– Так эта точка, меньше малой буквы,
Какими выведено имя Газы,
Дерзает спорить с ширью целой карты?
– Так, государь. Они не верят в Бога
Единого, не строят божьих храмов,
Всего их три возведено на город,
А между тем у дьякона, что сверху
Глядит на Газу, в колокол бряцая,
Рябит в глазах от идолов и капищ.
Там христианам негде помолиться,
Для верных Богу не хватает храмов —
И в то же время наши церкви пусты,
Священники за алтарем скучают…
Не знаю, как свести две эти вести
В одну разумную. Тут, верно, морок
Дурной, языческий…
– Какие ж меры
Нам предпринять?
– Премудрый старец, праведный Арсений [9] Меня наставил в мире тонких смыслов, И если я теперь кажусь рассеян, Не потому ли, что подчас бывает С холодных высей разума спуститься – Как разом вылезти из теплой ванны? И там и тут ты словно покидаешь Заветный сад, где телу сладко спится На мягком ложе из травы, а дух, Ничем не связан, постигает тайны Священных знаний, властно отделяя Добро и истину от зла и лжи. Пневматомахи, аполлинаристы, Савеллиане и маркеллиане, Евномиане, полуариане И ариане полные – им всем Неведом чистый свет никейской веры. За то отец самим им веры не дал, И я намерен следовать отцу, Безжалостно пропалывая ниву И на корню вытравливая ересь… А ведь они почти достигли славы, Но предпочли вкруг истины толочься, Подобно мошкам в свете фонаря. Их звонкий рой нам застилает зренье, Мешает видеть лик и слышать голос Того, Чей лик и голос нам насущней Всех благ земных. – Вот карта, государь. – Раскрой ее пошире. Шире, шире. Придвинь поближе к свету. Где же Газа? – Тут, государь. – Я, кажется, не стар, Еще зрачки под бельмами не скрыты, Но я ее не вижу. – Вот она. – Так эта точка, меньше малой буквы, Какими выведено имя Газы, Дерзает спорить с ширью целой карты? – Так, государь. Они не верят в Бога Единого, не строят божьих храмов, Всего их три возведено на город, А между тем у дьякона, что сверху Глядит на Газу, в колокол бряцая, Рябит в глазах от идолов и капищ. Там христианам негде помолиться, Для верных Богу не хватает храмов – И в то же время наши церкви пусты, Священники за алтарем скучают… Не знаю, как свести две эти вести В одну разумную. Тут, верно, морок Дурной, языческий… – Какие ж меры Нам предпринять?
– Ты легко мог бы смести эту крошку со стола краешком своей тоги, государь.
– Одного легиона будет достаточно?
– С избытком.
– Что ж, так и поступим. Деньги на этот поход возьми из налогов, что поступают из самой Газы. Надеюсь, они исправно платят налоги?
– Обильно и добросовестно, государь. Их вкладом богатеет казна.
– Отрадно слышать.
– Этих денег хватило бы на опустошение десяти Газ.
– Прекрасно. Но в таком случае мы переменим план. Если мы внезапно нагоним на них страх, они обратятся в бегство и трон потеряет значительную часть доходов… Почему ты молчишь?
– Да, государь. Мы потеряем много.
– Так не лучше ли поступить по-другому? Не следует наносить удары, слишком тяжкие для подданных. Будем нажимать на них понемногу, отнимая у идолопоклонников звания и государственные должности, уменьшая поставки зерна. Стесненные во всем лишениями, жители Газы вскоре сами признают истину.
– (Второй сенатор.) Не так давно архиепископ Порфирий явил им чудо избавления от засухи. Постом и молитвой он вызвал дождь на истомившуюся землю и тем избавил народ от голодной смерти. Полторы сотни мужчин, тридцать женщин и четырнадцать детей крестились. Но тысячи по-прежнему упорствуют.
– Мы не уступим им в упорстве. Будем не торопясь, по одному запирать их храмы и при надобности душить жрецов. Люди уверуют. Что скажешь?
– Я внимаю твоим словам, государь, и дивлюсь твоей мудрости.
– Итак, обдумай, каким образом применить мои слова на деле.
– (Третий сенатор.) Теперь Иллирик, государь.
– Что о нем?
– Стилихон не оставляет попыток забрать его у нас.
– Этот человек высоко вознесся у моего брата.
– Так, государь.
– Значит, он взял на себя подвергнуть сомнению справедливость нашего отца, отдавшего весь тот полуостров мне. И мой малодушный брат боится ему перечить. Ему внушают, что Иллирик исконно принадлежал Риму.
– Сумей он возразить Стилихону, нам было бы не в пример легче. Выходит, что малодушие твоего брата – грозная сила. Если ты ей уступишь, мы останемся с одной лишь Фракией.
– Ни я, ни царица этого не допустим. Однажды я нашел на Стилихона управу[10]. Найду и на этот раз.
– (Первый сенатор.) Но с тех пор мы лишились Руфина. Император, твое войско в упадке.
– Я верю в удачу Евтропия. Не в него самого, нет. Но в его удачу.
– Евтропий – военачальник! Государь, прости мне неуместную смешливость. Да этот жадный евнух только и может, что плести дворцовые интриги, а на поле боя он лишь рядится в золотые доспехи.
– И все же у Стилихона теперь будут связаны руки – в Британии поднялась смута.
