разгорячённый низенький румын, и что-то возбуждённо протараторил шофёру, открывающему задний борт. Тот опустил руки и выдохнул:
— Este departe?[6]
Коротышка кивнул и потащил за собой приятеля.
Через минуту — другую слух Степана Тихоновича обжёг молящий крик Антонины, с крыльца мешком рухнула её мать, тётка Аграфена. За ней громко захлопнулась дверь, и клацнул запор. Бедная женщина встала с разбитых колен и кликушески завопила:
— Люди-и! Людички-и! Спасите!!
У Степана Тихоновича по спине скользнули мурашки. Он наскоро свёл створки ворот и хватил через огород к Несветаю. Собачий брёх, перекатывающийся по хутору, поджигал и без того острую тревогу за своё подворье. Он зашагал вдоль берега с ощущением, что белый свет переворачивается! Невзначай вспомнилась гражданская война, когда вот так же свирепствовали мародёры; вспомнилось, как десять лет назад уходил из Ключевского в арестантской колонне… Эта заполошная жизнь, как будто поблукав где-то, снова вернулась сюда. И единым махом смела всё, что было обретено кровью и потом. Хуже всего это бесправие, полное бессилие перед вооружёнными оккупантами…
Через воротца, выходившие в проулок, Степан Тихонович пробрался на родное подворье, слыша, как рёв автомашин и танкетки всё дальше стихает за околицей. Под навесом жевали жуйку Зорька и взятая на досмотр колхозная корова. В закуте постанывал подсвинок. Куры, разморённые жарой, зарывшись в золу, подрёмывали в тени летницы.
— Слава богу! Не забрали, — со вздохом проговорил Степан Тихонович и лишь теперь хватился котомки, забытой у Анны.
На подворье было безлюдно. Убедившись, что в летнице и погребе тоже никого нет, поднялся на крыльцо. Входная дверь куреня оказалась запертой на крючок. Постучал. Ждал довольно долго.
— Кто?! — неожиданно раздался за дверью грозный голос.
— Я, батя. Открывайте.
— С кем?
— Один.
Брякнул отброшенный крючок. Тихон Маркяныч, пропуская сына в коридорчик, недоверчиво зыркнул во двор. Снова запёрся. «Эк, напугались», — сочувственно подумал пришедший и спросил, не обнаружив в горнице женщин:
— Где наши?
— Приспичило, дурам, на поле кукурузу ломать… Ну, с прибытием, сынок! Молил за твою душу… Живой!
— Были у нас румыны?
— Полапали за калитку и — восвояси… Должно, домовой их отпугнул. Або в окно увидали, с чем их встречают!.. Хм, а разве не германцы? Ты откелева знаешь?
— Знаю. Меня, батя, они у Анны Кострюковой застали. Скрывал, а теперь…
— Во! Так ты, баглай, ишо ночью… — неожиданно оборвал речь Тихон Маркяныч и показал свой жилистый кулак. — Ну и молодец, что родичку проведал… Тута мы на пару с Феней, бегличкой городской. Вместе оборону держали.
С недоумением посмотрев на отца, Степан Тихонович прошёл в зал. Со стула поднялась невысокая, тонкорукая девушка. Просторный халат Лидии висел на ней балахоном. В притемнённой комнате (ставни надворных окон по-прежнему были закрыты) особенно был заметен живой блеск её светлых, умных глаз.
— Здравствуйте! — кивнул Степан Тихонович. — Значит, с гостьей нас…
— Да, вот…
— Откуда ж будете?
— Из Ворошиловска. Шла с колонной, да опоздала. Немецкие танки опередили. Я вечером обратно пойду.
— Значит, в одном котле варились. Я тоже был на шляху. С колхозниками гнали молодняк на Астрахань. А погнали нас! Кое-как в камышах спаслись… Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь! — ободрил Степан Тихонович и первым опустился на табурет.
— И невеличка, а молодец-девка! Не трусливой сотни, — похвалил Тихон Маркяныч. — Музыкальная учителька. Матерь — врач, а папка — военный. Мы с ней, можно сказать, в бою познакомились…
Только теперь Степан Тихонович обратил внимание, что на придвинутом к окну столе лежала не подушка, а белый мучной мешок! На нём — ружьё. На подоконнике, скрытом ставнями, красовались аккуратно уложенные патроны. Представив, что могло произойти, если б румынские солдаты вошли во двор, Степан Тихонович похолодел.
— Да-а… Прямо-таки азовская крепость! — с издёвкой сказал он отцу, не стесняясь девушки. — Честное слово, вы как дите малое… И себя бы погубили, и её!
— Чтоб мой баз опоганили?! Тольки б ступили — в упор саданул! Угостил-ил бы картечью!
Зная, что спорить с отцом бессмысленно, Степан Тихонович повернулся к гостье.
— Срываться в ночь не советую. Одной — в степь? Более чем опасно! День-другой подождите.
— Да неудобно быть обузой, — призналась Фаина. — В Ворошиловске бабушка осталась. Волнуюсь за неё. Наверное, и у нас уже фрицы!
— Ты, милочка, об собе думай! — заключил Тихон Маркяныч и покосился на сына, твёрдым движением взявшего одностволку. — А мы, старые, на бедах посватаны, на горестях поженены…
С верхней ступени крыльца Степан Тихонович увидел бегущего внука, шагающих позади него женщин с оклунками: Лидию, Полину, Таисию и… Анну! Присуха, как нарочно, шла рядом с женой. В уголках поджатых губ таилась самодовольная улыбочка. Рыжая прядь спадала на её большие, красивые, нагловатые глаза. Рассказывая о чём-то, она кинула на Полину насмешливый взгляд. Родное лицо жены, иссечённое морщинками, было усталым и задумчивым. От мысли, что Анька знает о его возвращении, а Полина погружена в горькие думки о скитающемся муже, Степану Тихоновичу стало не по себе, невзначай взыграла обида за жену: «Шабаш! На вожжах потянет Анька — не пойду!» И, желая избежать с ней встречи, направился в летницу, озадаченный тем, куда бы понадёжней спрятать ружьишко.
8
Вечерять Шагановы сели за надворный стол засветло. Он был весьма щедр по случаю гостьи. И бордовые помидоры, и малосольные огурчики, и поджаристые пышки, и вяленая рыба, и мёд в деревянной чашке — пир, да и только! Лидия отдельно для Фаины наложила в тарелку из огромной сковороды жареной картошки, усыпанной зелёными веточками укропа. От одного запаха повеселеешь! А тут ещё Тихон Маркяныч разлил по рюмкам брагу, крякнул:
— Поднимем за здравие всех, особливо за внука Якова, и, стал-быть, за знакомство.
Но недаром молвится: молодая присуха — камень на шее. Не успели закусить, как препожаловала Анна. Порывистая походка, вызывающе-цепкие глаза на побледневшем лице, подрагивающие губы выказывали крайнюю взволнованность.
— Приятного аппетита, — бросила она, подойдя к столу и без приглашения села на край лавки, рядом с Лидией. — С возвращеньицем, дядя Степа!
— Спасибо… Садись с нами ужинать, — неуверенно предложил Степан Тихонович, отводя взгляд.
— Только поела… Да и не то настроение, чтобы гулять! Слыхали, небось, как румыны похозяйничали? Над Тонькой Лущилиной надругались, скоты… А у меня Ночку забрали, и шифоньер очистили. Жаль, безмужняя я… Был
