— разве нет?
Вот чёрт. А ведь правда. Я думаю, что я умнее их всех, что все вокруг тормоза и поговорить не с кем. Неужели правда? Каждый думает так?…
— А ведь знаешь, Панкратьев. Я ведь раньше и про тебя думала, что ты совершенный придурок. А ты оказался вот что. А вдруг… А вдруг — и другие так?
— Нет, — уверенно помотал головой Панкратьев. — Они, конечно, может, и думают про себя чего. Но таких, как я — нет. Я такой один на всём свете, это точняк.
Так странно, что он это говорит. Ведь никто так не говорит — я самый умный. Это не принято, нас ведь учили — надо скромным быть, говорить — да что я, да я ничего… А вот Панкратьев говорит, что думает. Думает, что самый умный — и так говорит. Странно. И… И не сказать чтобы мне это не нравится. Ведь он и правда, похоже, умнее всех.
— Слушай, Сень. А вот что — это что?
— Чего? — опять не поняла я.
— Ты сказала сейчас. Думала, что я придурок, а оказалось — «вот что». Что это такое оказалось, а?
— Оказалось, что нет, не придурок, — ответила я. Хватит с него. Хотя… Хотя нет, не хватит. — Оказалось, что с тобой можно поговорить нормально.
Высокие дома кончились. А начались маленькие деревянные домики, дворы. Деревня какая-то, а не город. Собаки из-за заборов орут…
— Сень. Я ведь правда хотел рассказать. Только ты никому, ладно?
— Конечно.
— Это глупо… Конечно, если я тебе говорю — значит, надеюсь, что ты никому не скажешь. А ты… Ты как хочешь. Просто я тебе доверяю. Имей в виду.
Я вдруг испугалась. Что он мне сейчас выдаст какую-то жуткую тайну. Вроде того… Вроде того, что он в кого-то там влюблён. Только бы не в меня. Только бы. Ой. Потащил гулять. Вот я дура. Чёрт… Только не это. Только не Панкратьев. И что мне потом с ним делать?!
— Сенька. Вот ты, ты. Ты вообще хочешь на виолончели играть? Всю жизнь? Ну, работать музыкантом. Хотела бы?
— Не знаю… Я не думала пока, кем работать. А ты?
— Вот. Вот про это хотел как раз. Я… Я, знаешь, хочу кино делать. Режиссёром быть.
Уф. Обошлось. Значит, это и есть его тайна? Только-то… Гора с плеч. И даже… Даже какое-то разочарование.
— Да. Хочу снимать кино. Своё, чтобы всё сам. Авторское. И… Вот за этим я на людей смотрю. Смотрю, смотрю. Думаю, я смогу. Чувствую в себе силы. Понимаешь?
— Понимаю. Да, похоже, ты сможешь.
Мне вдруг показалось на секунду, что Панкратьев гораздо меня старше. И выше. И вообще… великан.
— Знаешь. А я раньше думала — ты просто только в телефон играешь целыми днями. И больше не умеешь ничего…
— Не. Телефон — это как блокнот. Я записываю туда, что вижу. Ну, и рисую ещё… У меня такое приложение стоит… Ну, и снимаю немножко.
— Что ты снимаешь? Нас, что ли?!
— Ну, бывает. Но ты не бойся, это же просто для себя. Я же не выкладываю никуда. Я думаю просто…
— Вот же ты зараза. Поосторожнее надо с тобой. И чего думаешь?…
— Да. Есть у меня… Несколько мыслей есть. Но я хочу от начала до конца, понимаешь? Всё сам. Мне кажется… Дело не в спецэффектах, не в технике. Я вот думаю, настоящее кино можно и на телефон снять. Главное — о чём. Зачем. Понимаешь?
— Понимаю, да…
Это было так неожиданно. И так здорово. Что вот это Панкратьев, которого я не знаю даже, как зовут. Что он оказался такой. Псих ненормальный, нас снимает с последней парты… Свинство какое. И как же круто.
— И всё таки. Ты про что хочешь снять, про школу, что ли?
— Да нет. Про людей. Школа — это частный случай…. Знаешь… Ладно, расскажу тебе. Только не говори никому. Это… Это я прямо тебя прошу.
Мы шли долго. И он молчал. И светило солнце, ослепительное. И когда я решила уже, что он ничего не расскажет, он сказал:
— Я думаю. Я всё время думаю… Разное. Такое… Ну, мир. Другая организация мира. Чтобы обострить… Чёрт. Как же это объяснить, я совершенно не умею словами. В башке крутится — не могу собрать.
— Ну, тренируйся тогда объяснять. На мне, как на крысах. Я постараюсь понять, я тебя не тороплю.
Панкратьев кивнул, покрутил своей башкой круглой, а потом опять начал говорить:
— Вот представь…Представь такой мир. Где люди не говорят. Например… Ну, скажем, не придумали речь. Вообще. Может ли развиваться такой мир? Ну, есть несколько сигналов, как у животных. «Опасность» там, или «все сюда». Или…бежим!
— Куда? — чуть не сорвалась я, так он вдруг заорал.
— Да нет, это такое слово, знак. Может, и не нужно «бежим», хватит только «опасность». Сколько вообще необходимых слов, чтобы жить? Может, и вообще ни одного не нужно. И все слова — просто болтовня. Понимаешь? Может ли развиваться мир без болтовни? Без слов, без языка. Молчаливый мир.
— Я думаю, нет… Нет, ну как! Без слов?… Совсем?
— Да. Нужно ли обозначить мысль словами, чтобы думать.
— Нужно… конечно, нужно! Как же… Без слов.
— Нет, ты подумай. Ведь если нет слов, значит — нет болтовни. Нет вранья. Вообще.
— Ну, и правды же тоже нет!
— «Же тоже», — передразнил он. — А вот и нет. Правда бывает и без слов.
А ведь точно. Бывает.
