в лесок,
Как отдался голосок
В самый тот же во часок…
Иногда рифма «частой» песни стоит не только в конце, но и в зачине или в середине стиха: «баньку вытопила, Ваньку выпарила»; «если б скляница вина, я бы пьяница была». Способы употребления ее разнообразны и не всегда подчинены устойчивым принципам, но так или иначе рифма и приближающиеся к ней созвучия постоянно присутствуют в «частой» песне. Порою внутренняя рифма четко делит стих на полустишия:
Сита, решёта — все мне хлоп*ты…
Вечеринкою со лучинкою…
Свечу восковую во всю кладовую…
Зачастую рифма тут подкрепляется и другими приемами словесной звукописи, например усиленной игрой на одном звуке:
Попадья пиво пила — и попа пропила…
Трынки, трынки, три полтинки…
Не соколики по полику летят…
Ой, ели-ели-ельнички,
Да отдала колечко мельничку…
Я у батюшки хочу, так молочу,
А не хочу, так от овина ускачу…
Импровизационная игра на созвучиях охотно использует и имена собственные: «у Филиппа — в саду липа»… «у Егора — в саду горы»… «едет тут барин, Гаврила Гагарин»…, разнообразные звукоподражания (крики животных, птиц) и т. п.
В стремлении к наибольшей выразительности и протяжная, и «частая» песни не останавливаются перед словотворчеством, порою очень своеобразным. Придуманные слова, может быть, в словарях и не встречаются, но они всегда оригинальны и свежи. Так в лирической протяжной появляется слово «воздувье» (ветра), в «лирической частой» — «прянцы» вместо пряников, «утенята» вместо утят, «раззаборить» забор вместо разломать забор, и т. п. Иногда новые слова появляются в качестве рифмы к словам уже известным: «виноград-ненагляд», «пошел стук, пошел грюк», «завтра именины — послезавтра хоронины», и т. п.
Понимают ли сами исполнители свое мастерство, ощущают ли всю его сложность и искусность?
— Вот видите, — как-то раз неуклюже заговорили мы, — как у вас в песнях все звонко, ладно, какие интересные новые слова вы придумываете… как красиво, когда девушка в песне то лебедь, то березка, то голубка… правда?
— Да уж верно что, — понимающе ответили, кивая головами, наши собеседники-певцы, — а только что ведь неученые мы. Как сами слыхали, так и поем. И не знаем, кто когда чего сложил.
— А это не так важно. Все равно — ни один поэт не сложит так, как народ складывает.
— Вот беда! — с веселым изумлением отозвались певцы. И видно было, что если они и не могут назвать литературоведческими терминами употребляемые ими приемы, то интуитивно чувствуют их красоту, конечно, не хуже нашего.
ПЕСНИ-МНОГОЦВЕТЫ
Еще около двора да все трава-мурава,
Трава-мурава, трава шелкова.
На каждой на травинке по цветочку цветет,
На каждом на цветочке по жемчужинке висит,
Ворота были решётчатые,
Подворотенка стекольчатая,
У ворот верея была — рыбий зуб…
Верить всему этому — или нет? Поверить трудно, а не верить нельзя: уж песня-то знает, как было дело. Недаром ее «деды» складывали. И складывали так, что величальные песни оказались самыми нарядными, красочными и многоцветными во всей русской народной песенности.
Поводов для возникновения величаний в старом крестьянском быту было немало. Славить человека можно было и за трудовые успехи, и за личные качества, и за достигнутое семейное благополучие. В связи с различными бытовыми моментами величания делились на две основные группы: аграрно-календарные и свадебные.
Календарные величальные песни звучали по деревням в период «святок», т. е. зимнего солнцеворота, когда поворот солнца с зимы на весну знаменовал важный этап в жизни крестьянина-земледельца, и осенью во время уборки урожая. И в тех и в других песнях были не только похвалы и восхищение перед положительными качествами и успехами величаемого: тут же высказывались и добрые пожелания на будущее — такие величания соединялись с верой в магическую силу слова. Это была та форма песни, когда элементы прославления, очевидно, уже позднее наслоились на основной материал заклятия.
Семьдесят с лишним лет тому назад известный русский фольклорист Н. Е. Ончуков собирал на Печоре былины и сказки. «Когда сказители былин в какой-нибудь местности были все использованы… я записывал сказки, а также и стихи, — писал он впоследствии в предисловии к своему изданию «Печорские стихи и песни», — совсем случайно я записывал на Печоре песни»[4].
В эти «случайные» и немногочисленные записи попали древние календарные величания «виноградин»; исполнители называли их так по припеву «виноградие краснозеленое», который повторялся в этих текстах через каждую строчку; это название сохранилось за ними и в фольклористике. Мы, молодые тогда советские фольклористы, направившись через два десятка лет после Ончукова в те же края и в те же деревни, уже не случайно, а специально разыскивали и записывали эти редкие памятники народной поэзии. Сюжетов «виноградий» было мало, как отмечал и Ончуков, но нам удалось найти много их вариантов — один лучше другого — у разных певцов.
Север — единственное место, где вообще «виноградин» были найдены собирателями. Теперь даже и на Печоре мало кто их помнит; но в 1920-х годах было много знатоков старинного обряда «ходить с виноградиями», и эти знатоки-старики охотно рассказывали нам, как происходило дело.
— Это ребята да молодежь по избам ходили, а порой и бедные женки да вдовки одинокие. Ходили, пели, звезду из бумаги, лентами убранную, на палке носили. Придут на крыльцо, попросятся в избу, их и пускали. За песни и деньги давали по мелочи, и пироги или лепешки. А бывало, что и мясо, и пряники, — у кого что запасено было. Что пели? А вот послушайте.
И рассказчики затягивали:
Уж мы ходим, не ходим по Нову-город*,
Да виноградие красно-зеленое,
Уж мы ищем, не ищем господинов двор,
Да виноградие красно-зеленое.
Господинов двор на горе высоко,
На горе высоко, в стороне далеко,
На семидесят верстах да на восьмидесят столбах.
Что на каждом столбу да по маковке,
Что на каждой на маковке — по жемчужинке,
Что на каждой на жемчужинке — по крестику,
Что на каждом на крестике — по кисточке,
Что на каждой на кисточке да по ленточке,
Что на каждой на ленточке по свечке горит.
Ты дозволишь ли, хозяин, к широку двору прийти,
Да на круто крыльцо
