откуда взявшегося, как только его посетила идея выпить кофий. Из пола перед ним начала вырастать каталка с небольшим количеством посуды, самоваром и различными напитками. Формирующаяся передвижная тележка постепенно обрела форму и плотность, равную плотности корабля. Пер, имитируя в повадках стюардессу, взял стеклянный сосуд с водой, из которого шел пар, и стал лить, казалось бы, прямо на столик на колесиках. Но в месте, куда он лил воду, тут же стала появляться чашечка — словно наперегонки, формирующиеся края чашки лишь на немного обгоняли повышающийся уровень воды, обрамляя влагу со всех сторон.
Цен смотрел на все, и в нем помимо воли возникали чувство желания обладать напитком, именуемым "кофе", чувство голода и чувство сладострастия. Эти, такие несвойственные для их тел, плотности и уровня сознания чувства, мягко говоря, удивили Цена и немного сбили с толку, что также было большой редкостью. Пер заговорщически улыбался и в нем явно зрели нотки детского озорства, вкупе с почти маниакальной тягой к желанию удивлять.
Цен изобразил на лице немой вопрос, который без всяких слов считывался, как: "А что, собственно, происходит?" ПЕР ещё шире улыбнулся — его ближайшее пространство бурлило и искрились от захватившего его озорства и веселья. Цен заметил, как корабль стал впитывать коктейль из охватившего Пера состояния, и невольно стал трансформироваться, ещё не совсем определившись с тем, какую форму принять.
— Люд-ди милстивые-е-е, — пространство будто заполнилось водой, расслабляющей и растягивающей и развенчивающей серьезную концентрацию или концентрированную серьезность. Пер протянул Цену чашку с жидкостью, которая преобразовалась в черно-коричневую субстанцию, с пенкой, плавающей на поверхности. Но последний не спешил брать её и всеми своими силами тянул время в и так уже растянутом пространстве. На его лице читалась мольба и вопрошание. Но Пер был неумолим и, игнорируя любые телесные, ментальные и телепатические знаки своего камрадовца, настойчиво протягивал ему чашечку.
— Это я приготовил! — с ребяческим восторгом и гордостью за самого себя, воскликнул Пер. Но что-то ещё сквозило в том, как он преподносил это — вселяющее уверенность в то, что это нечто грандиозное и не совсем то, чем кажется. Цен, доверившись, принял чашу и небольшими глотками стал пить. Странно, хоть он и не мог испытывать вкуса так, как это испытывает человек, он ощутил по контурам своего тела энергетические всплески, которые волнами гуляли по его оболочке. Он сделал ещё несколько глотков и словно вышел из "состояния расплывчатости" и частичного анабиоза.
— Секрет моего напитка в его уникальном почерке и тех необратимых изменениях, которые происходят после принятия… — голос Пера вещал, но Цен погрузился на какую-то собственную глубину, откуда восприятие вещей, происходящих снаружи, казалось отдаленным, глухим и неважным. — … А его послевкусие и эффект, наступающий постфактум, гарантирует вашей уставшей душе толику невероятного экстатического преображения… — как отдаленное радио, Цен ловил разглагольствования Пера, а сам будто укутался в "балахон невосприимчивости". Казалось, он очутился в самой глубокой точке океана. Страх выходил из закукленного состояния, в котором был забыт когда-то в недрах его существа, и стремительно разворачивался, покидая свою прежнюю обитель. Теперь он не только чувствовал, но и видел место, в которое он попал. "АТЛАНТИДА", мелькнула заметная мысль. Что ж, весьма возможно. Освоившись в своем новом качестве, он попробовал переместиться, хотя ещё не совсем понимал— какой частью он здесь, а кокой там — на станции "Лебедь" (ещё одно всплывшее воспоминание). Темные воды неизвестной глубины приятно обволакивали границы его тела. Он не испытывал давления, а наоборот — стремительно расширялся, разворачивая сжатые и подобранные оболочки своих тел, словно в матрёшке содержащиеся в друг друге. Он пошевелил конечностями и они довольно легко, словно он был морским обитателем, раздвигали водную гладь.
Из темной пучины медленно что-то поднималось, сверкая и мерцая. Это оказался трезубец, видимо, символ власти над водной стихией. Поравнявшись с Ценом, он остановился, медленно вращаясь вокруг своей оси и заливая золотом ближайшее пространство. Цен протянул руку и посох с тремя зубцами двинулся навстречу и, когда ладонь коснулась его поверхности, трезубец изошелся золотыми с желтым искрами. Искры, собранные в звенья или же по-отдельности, стали распространяться во всех направлениях. Вода от некоторых искр вскипала и бурлила, от некоторых превращалась в кристаллы льда.
Ещё не совсем понимая что делать с этим, Цен проводил посохом во всех направлениях и сверху, прорезая толщу водного массива, атмосферу земли и космические просторы посыпались синие молнии, ударяясь об горящий ярким золотым огнем трезубец и соскальзывая дальше— к ядру планеты.
В этой феерии или, иначе, энергетическом танце вода стала закручиваться, рождая водоворот, который расширялся по мере того, как набирал скорость. Цен, подхваченный потоком, скользил вокруг невидимой оси, которая должна была быть центром этого водного танца.
Коснувшись выступающим средним зубцом закручивающей его волны, Цен создал ледяную колею, которая спиральным ободом уходила вверх. Он ловко выпрыгнул из потока и встал ногами на ледяную дорожку, которая загодя формировалась по мере того, как он скользил по ней вверх по спиральному кругу. Так он и увивался, пока не оказался на поверхности, после чего прыгнул обратно в крутящуюся пучину, пенящуюся и беснующуюся. Достигнув дна, он поднял руку, сжимающую трезубец и стремительно взлетел вверх, словно снизу его активно выталкивали, а сверху тянули. ОН летел, выйдя из водной пучины, летел до того, пока не покинул земную атмосферу и не вышел в космос, где и там продолжил свой полет. Летел, пока не достиг Олимпа— обители Богов. Великие обступили его со всех сторон, поражая величиной и светимостью своих тел. Преисполнившись благости, величия и чистоты этого места, Цен, поблагодарив их за все и выразив своё почтение, подал сигнал к возвращению на корабль — компас возник в его руке, вырос и трансформировался в портал. Цен шагнул и благополучно покинул обитель олимпийцев.
— Ты чем меня, твою же мать, опоил?! — воскликнул Цен, попутно извиняясь перед всеми матерями, которых только можно было вообразить.
— Це кофий-мофий, по рецепту моей бабули! Понравилось? — игнорируя искреннее возмущение Цена, продолжил свою восторженную браваду Пер.
— Сколько меня не было? — в свою очередь проигнорировал его Цен.
— Да буквально… — здесь пошла негласная пантомима, главной частью которой выступали руки: пальцы, особенно их кончики, изображали очень ма-а-а-а-аленькую частичку — песчинку, — невидимую глазом и вообще очень труднодоступную для восприятия.
— Понятно.
"И правил больше нет, режимов гнет
От этих пор не прекратит свобод.
И где нельзя себя нести самим собой –
Из этих мест иди: далеко, навек, долой."
Они переглянулись и стало очевидно без слов, что это последствия погружения выцедили
