«до свиданья», а теперь ее нет уже три дня. Ой, как хочется пить. У тебя нет воды? И чего-нибудь поесть?
– Нет, милая, ничего нет. Потерпи немного, скоро все будет хорошо. Положи головку мне на колени, тебе станет лучше. Мне трудно говорить, губы пересохли, но лучше тебе знать правду. А что это у тебя такое?
– Это такие хорошенькие штучки! Видишь, какие они красивые? – радостно воскликнула девочка, протягивая мужчине два кусочка сверкающей слюды. – Когда мы вернемся домой, я подарю их братцу Бобу.
– Скоро ты увидишь куда более красивые вещи, – уверенно сказал мужчина. – Только подожди чуток. Я вот что хотел тебе сказать… Ты помнишь, как мы ушли с реки?
– Да, помню.
– Видишь ли, мы надеялись, что скоро придем к другой. Но что-то случилось – то ли компас сломался, то ли карта была неправильная, то ли еще что, но к другой реке мы так и не вышли. Вода у нас кончилась. Осталось всего несколько капель для таких малышей, как ты, и… и…
– И тебе нечем было умыться, – подхватила девчушка, укоризненно глядя на его перепачканное лицо.
– Да, ни умыться, ни попить. И тогда мистер Бендер[27] умер первым, за ним индеец Пит, потом миссис Макгрегор, потом Джонни Хоунс, а потом, милая, твоя мама.
– Так мама тоже умерла? – вскрикнула девочка и, закрывшись фартучком, горько заплакала.
– Да, все умерли, кроме нас с тобой. Мне показалось, что в этой стороне может быть вода, поэтому я взвалил тебя на плечо и понес. Но, похоже, и тут ее нет. Так что, видать, надеяться нам особо не на что.
– Значит, мы тоже умрем? – спросило дитя, успокаиваясь и поднимая заплаканное личико.
– Боюсь, к тому идет.
– Почему же ты сразу не сказал? – весело рассмеялась девчушка. – Ты меня так напугал. Раз мы тоже умрем, мы снова увидим маму.
– Да, милая, скоро ты ее увидишь.
– Ты тоже. И я ей расскажу, какой ты был добрый. Вот увидишь, она будет встречать нас на небесах с большим кувшином воды и целой кучей гречишных лепешек, горячих и намазанных маслом с обеих сторон, как мы с Бобом любим. Сколько нам еще ждать?
– Не знаю. Не очень долго. – Глаза мужчины были прикованы к северному горизонту. Там на фоне неба появились три маленькие точки, которые с каждой секундой увеличивались, стремительно приближаясь, и наконец превратились в трех огромных птиц. Сделав несколько кругов над головами путников, они уселись на утесе напротив, чуть повыше. Это были грифы, стервятники Запада, безошибочно чующие смерть и слетающиеся на добычу.
– Петушки и курочки, – обрадовалась девочка, показывая пальчиком на зловещих птиц, и захлопала в ладоши, чтобы заставить их взлететь. – Скажи, а эту землю тоже создал Господь?
– Конечно, Он создал все, – ответил мужчина, крайне удивленный столь неожиданным вопросом.
– Нет, Он создал Иллинойс, Он создал Миссури, – продолжала девочка, – а эту землю создал, наверное, кто-то другой. Потому что она не такая хорошая: Он забыл про воду и деревья.
– Может, помолишься? – неуверенно предложил мужчина.
– Так еще же не пора спать, – удивилась девочка.
– Неважно. Еще действительно рановато для вечерней молитвы, но Он не будет в претензии, поверь мне. Ты прочти те молитвы, что всегда читала на ночь там, в повозке, когда мы ехали по прериям.
– А ты? Ты разве не будешь читать молитву? – спросила девочка, удивленно подняв бровки.
– Да я уж все их позабыл, – признался мужчина. – Последний раз молился, когда был ростом с половину этого ружья. Впрочем, никогда не поздно попробовать еще раз. Ты молись вслух, а я встану рядом и буду повторять за тобой.
– Тогда тебе нужно опуститься на колени, и мне тоже, – сказала малышка, расстилая шаль. – Теперь сложи руки вот так, и тебе станет хорошо.
Странное это было зрелище, если бы было кому наблюдать его, кроме грифов: на расстеленной узкой шали рядком стояли на коленях двое путников – лепечущий ребенок и бесстрашный, закаленный жизнью авантюрист. Их лица, круглое детское и изможденное мужское, были обращены к безоблачному небу в горячей мольбе, возносимой тому суровому Существу, с которым ребенок и мужчина остались теперь наедине, и их голоса – один тоненький и чистый, другой низкий и хриплый – сливались, взывая о милосердии и прощении. Когда молитва была окончена, они снова уселись в тени скалы и сидели так, пока ребенок не уснул, прильнув к широкой груди своего заступника. Тот некоторое время оберегал невинный покой ребенка, но постепенно усталость одолела и его: ведь три дня и три ночи он не позволял себе ни сна, ни отдыха. Отяжелевшие веки мужчины медленно опускались на усталые глаза, голова клонилась все ниже и ниже на грудь, и наконец седеющая борода переплелась с золотистыми кудряшками его маленькой спутницы – оба забылись глубоким сном без сновидений.
Если бы странник пободрствовал еще с полчаса, перед его взором предстало бы странное зрелище. Далеко-далеко, на самом краю соляной равнины, поднялось крохотное облачко пыли, поначалу оно было таким призрачным, что его трудно было различить на фоне марева, висевшего над горизонтом, но мало-помалу оно становилось выше и шире, пока не превратилось в плотную, отчетливо видную тучу. Эта туча продолжала увеличиваться в размерах, и в какой-то момент стало очевидно, что столько пыли могло поднять только огромное скопление движущихся вместе живых существ. Находись наблюдатель в более плодородной местности, он мог бы подумать, что навстречу ему несется крупное стадо бизонов из тех, что пасутся в прериях. Но в такой дикой безводной пустыне это было совершенно немыслимо. По мере того как пыльный вихрь приближался к одинокой скале, под которой укрылись два неприкаянных путника, сквозь густую завесу стали вырисовываться верхушки полотняных тентов, натянутых над повозками, и фигуры вооруженных всадников, а еще через некоторое время картина проявилась полностью: это был направлявшийся на запад караван. Но какой! Когда головная его часть достигла подножья горы, хвост все еще терялся за горизонтом. Вереница с трудом продвигавшихся вперед телег и крытых повозок, мужчин, пеших и верховых, бесчисленных женщин, бредущих, сгибаясь под тяжестью каждая своей ноши, и детей, либо ковылявших рядом с повозками, либо выглядывавших из-за пологов добела выгоревших на солнце парусиновых тентов, растянулась вдоль всей огромной равнины. Похоже, это была не заурядная группа переселенцев, а единое племя кочевников, вынужденное под давлением обстоятельств искать новое пристанище. Воздух наполнился какофонией лязгающих и грохочущих звуков, в которой смешивались гул голосов огромной людской массы, скрежет колес и ржание лошадей. Но какими бы громкими ни были эти звуки, они не смогли разбудить двух утомленных путников, прикорнувших на склоне горы под нависающей скалой.
Колонну возглавляли десятка два, может больше, вооруженных винтовками суровых всадников с каменными лицами, в строгой, темной домотканой одежде. Поравнявшись со скалой, они остановились и устроили между собой короткий военный совет.
– Родники должны находиться справа, братья, – сказал один из них, гладко выбритый мужчина с упрямой линией губ и заметной проседью в волосах.
– Справа от Сьерра-Бланки – стало быть, мы на пути к Рио Гранде[28], – отозвался другой.
– Не бойтесь, без воды мы не останемся! – воскликнул третий. – Тот, кто мог высечь ее из камня, не оставит Свой избранный народ и теперь.
– Аминь! Аминь! – подхватили остальные.
Они собирались уже было снова двинуться в путь, как вдруг один из самых молодых и зорких вскрикнул и указал на острую скалу, возвышавшуюся над дорогой. Зацепившись за край, на ней трепетал маленький розовый лоскуток, резко контрастировавший с унылой серостью камня. При виде этого яркого пятна мужчины придержали лошадей и вскинули винтовки, на подмогу авангарду из задних рядов тут же поспешили другие всадники. По колонне тревожно пробежало слово «краснокожие».
– Тут не может быть много индейцев, – сказал пожилой мужчина – судя по всему, военачальник. – Территорию поуни мы уже миновали, а других племен по эту сторону горного хребта нет.
– Позвольте мне пойти посмотреть, что там, брат Стэнджерсон? – попросил один из всадников.
– И мне, и мне, – раздалось еще с дюжину голосов.
– Оставьте лошадей здесь, мы будем ждать вас, – распорядился старейшина. Молодые всадники вмиг спешились, привязали лошадей и стали взбираться по крутому склону к тому месту, где трепетал лоскут, привлекший их настороженное внимание. Они карабкались ловко и бесшумно, с уверенностью и проворством бывалых лазутчиков. Оставшиеся внизу наблюдали, как легко они перепрыгивают с уступа на уступ, пока их силуэты не стали появляться на фоне неба. Первым до места добрался
