в правом ряду.
Крадусь, точно хищник, но она ведь не жертва…а кто?
Маленькая девчачья фигурка обнимает себя руками, уткнув нос в воротник пиджака. Мокрая, несносная смутьянка…
Ведь найдет же себе приключения на голые бесконечные ноги…
Что ж ты бедовая девка такая…
Слегка нажимаю на клаксон, чтобы не напугать.
И еще раз…
Останавливается…замирает, не поворачиваясь…
Останавливаюсь и я.
Не закрывая двери, выбегаю под дождевую пыль, рассеянную скоростью попутных машин. Ветер бодрит, закручивая в спираль расслабленные мышцы, и запускает целый ворох острых мурашек.
Я боюсь коснуться и напугать, поэтому молча стою сзади, прямо за ее спиной.
Она тоже стоит, и, кажется, не дышит.
Чувствует, что кто-то жжет ее спину, подбираясь и сжимаясь в колючий клубок.
Осторожно, опасливо касаюсь плеча, отчего сначала вздрагивает, а потом ее плечи плавно опускаются, и легкий поворот головы являет половину лица.
Аккуратно беру за предплечье и разворачиваю к себе, не ощущая препятствий.
— Вы? — бездонные глаза маняще распахиваются и затягивают в свой омут с головой. Но я не сопротивляюсь, я хочу утонуть, в этой темной бесконечности.
Смотрит удивленно, боязливо, настороженно…
Уверен, что в ее голове я по-прежнему тот самый маньяк, выслеживающий ее хрупкое тело.
Я и сам уже так думаю.
Черная тушь и остатки помады точно лицо куклы из фильмов ужасов.
Это не дождь постарался, это слезы.
Я не знаю, что с ней случилось, но уже готов убивать.
Меня пугает моя собственная реакция.
Слезы давно меня не трогают и не вызывают во мне ничего, кроме изжоги. Я повидал на своем веку достаточно слез раскаяния и горечи, слез неверия и счастья, радости и боли, слабости и силы могучей.
Искренние и наигранные, скупые и целыми океанами, мужские и женские, бездушные и всепоглощающие…
У каждого человека своя история пролитых слез.
Так о чем твоя история, Цыганка? О чем или о ком твои слезы?
Я хочу о них знать.
— Снова я, — отвечаю.
— Опять случайность?
— Снова спасаю.
— Не нужно, — крепче оборачивается в своих руках и дрожит, как тонкая паутинка на холодном ветру.
— Я хочу.
Поднимает лицо и заглядывает. Глубоко так заглядывает, что даже я, прожжённый скептик, теряюсь.
Бунтарка, маленькая ведьмочка…
Да и не сильная ты никакая…
Умная, но до безумия глупая…
— Промокла насквозь. Заболеешь, бедовая, — беру ее за руку и тяну за собой.
Покорно идет, не сопротивляется.
Глупая, ну какая же глупая.
Куда и с кем ты идешь?
Открываю для нее дверь, предлагаю руку, но ловко запрыгивает, не нуждаясь в моей помощи.
Оббегаю машину и сажусь в прогретый салон автомобиля.
По нам обоим стекает вода и моя стабильная идеальность трещит по швам.
И меня снова пугает тот факт, что не чувствую сейчас раздражения.
Разворачиваюсь назад и выуживаю из спортивной сумки толстовку, пусть и не первой свежести, но сухую и теплую.
— Живо раздевайся, — грубо бросаю девчонке.
Злюсь на себя, не на нее.
Потому что придурок.
— Полностью? — округляет глаза.
Пффф…
Блть…
Вытираю лицо ладонью и сдерживаюсь, чтобы не заржать.
Уже и не злюсь.
Диссонанс ощущений зашкаливает.
Я уже и подзабыл, насколько потрясающе идиотские у нас разговоры.
— Ботинки можешь оставить.
Хлопает глазами.
Прикрываю глаза, крепко сжимаю губы и подношу кулак ко рту, пряча улыбку дебила.
— Шучу. Пиджак свой мокрый снимай. Держи, — бросаю ей на колени толстовку.
— Да вы-шутник редкостный, — отмирает промокшая скромница, переобуваясь в знакомую дерзкую Цыганку. — Спасибо.
Такая мне тоже нравится.
Пфф…
Не стесняясь, снимает, пропитавшийся насквозь сыростью, пиджак, укладывая его на колени. Остаётся в микроскопической полоске, открывая моим глазам голые плечи и живот.
Нужно отвернуться и не пялиться на то, чего нет и что должно называться женской грудью. Ее острые плечи и плоская худая грудная клетка заводят не на шутку, и я спешу с огромным усилием перевести внимание в запотевшее от нашего горячего дыхания окно.
Твою мать…
Хочется удариться головой о руль и застонать, потому что чувствую себя чертовым извращенцем.
Но я ничего не могу с собой поделать, когда поворачиваясь, вижу Цыганку в своей гребаной толстовке.
15. Юля
…Не улетай, не улетай, еще немного покружи
И в свой чудесный дивный край
Ты мне дорогу покажи.
И хоть он очень далеко ты долетишь туда легко
Преодолеешь пусть любой
Прошу возьми меня с собой…*
Если я попрошу выключить медиа-систему и включить, например, радио, это будет слишком нагло с моей стороны?
Просто это уже третья песня Маршала, которая звучит из динамиков его офигенной тачки.
Меня бесит тот факт, что я знаю слова этих песен и крепко сжимаю губы, чтобы не начать подпевать.
Хотя про себя я уже давно их пою.
Меня дико раздражает еще и то, что Маршал — любимый певец моего папы, а значит не стоит говорить о том, что Мистер Костюм уже давно не мальчик и примерно того же возраста, что и мои родители.
Я упорно не собираюсь высчитывать разницу нашего возраста, поэтому я просто хочу выключить этот долбанный привет из конца 90-х.
Всё потому, что я категорично не собираюсь воспринимать Романова Константина Николаевича, как взрослого мужика, пожалевшего маленькую девочку, какой, по всей видимости, он меня и считает.
Я — не маленькая девочка, мне 20.
А он — не старик, он мужчина, с которым безопасно и опасно одновременно.
Меня пугают и настораживают слишком частые в последнее время наши пересечения. В то, что это нелепая случайность, я отказываюсь верить.
Москва — не тот город, в котором выйдя за хлебом ты встретишь всех, начиная от своей первой учительницы, до бывшего одногруппника, с которым лет сто назад сидели на одном горшке в детском саду.
Волнует меня еще и то, что я осознанно играю со своей жизнью в рулетку.
Какова вероятность, что в этот раз он меня не изнасилует и не выбросит в канаву?
Но я послушно сажусь в его тачку и еду, черт знает куда.
Так же послушно я выполняю все его приказы, хотя не чувствую какого-то давления или гипнотического внушения.
Просто я поняла, что мне нравится, как и когда он приказывает.
Это не грубость и не самоутверждение, например, как угрозы Матвея, когда хочется сопротивляться и отстаивать свое гордое я.
С Ним я хочу подчиняться.
Потому что он — мужчина, рядом с которым ты можешь быть слабой.
Его толстовка сидит на мне как спортивное плотное платье, и я кутаюсь в нее,
