будто Матрона поощряла дезертирство. Но, разумеется, она стояла выше земных законов, выше Уголовного кодекса и армейского Устава, и знала, что кратковременное свидание с родными только придаст человеку сил в тяжком подвиге защиты Отечества.
Ксения Гавриловна Потапова вспоминала:
— В войну я не работала: перед самой войной у меня родился ребёнок. Жила тем, что с сумками, мешками ездила в Тульскую область, в город Плавск — торговать. Обычно от Серпухова всех проверяла милиция, и мешочников арестовывали. Я перед каждой поездкой заходила к Матронушке: «Матушка, благослови!» — «Поезжай, никто не тронет». И милиция, едва дойдя до меня, заканчивала проверку и поворачивала назад. А мешки я носила по пятьдесят-шестьдесят килограммов…
Государство безжалостно к нарушителям закона, — в том его сила и правда. А Божия правда — в любви, и каждый грешник судится у Него особо…
Разумеется, в те годы главной заботой страны был фронт, главной заботой людей живущих в тылу была судьба тех, кто находился на фронте. И к Матроне в те годы приходили, как правило, с одним вопросом: «Жив ли? Нет ли? Вернётся ли? Или не ждать?» Матрона без лишних слов отвечала: «Ждите» — и солдат возвращался домой; или столь же кратко: «Отпевайте» — и тогда уж сама молилась вместе с близкими за упокой души павшего воина.
Был такой случай: некая женщина получила похоронку на мужа, и пришла к Матроне за утешением. Матушка, не взглянув на документы, сказала только: «Жди!» Вскоре пришло известие о том, что муж жив. Но за этой радостью пришло новое горе — новая похоронка. Матрона опять сказала: «Жди!», — и вновь выяснилось, что известие о смерти было ошибочным. Но женщина получила похоронку и в третий раз, и теперь уже не поверила в чудо, — Матрона же стояла на своём: «Жди!» — «Да разве возможно такое?» — «Жди. Он жив, и вернётся домой на Казанскую. В окно постучит…» Наступил 1945 год, пришла Победа, а муж домой не возвращался… Шли месяц за месяцем, а никакого известия от пропавшего нет… И лишь в 1947 году, на праздник Казанской иконы Божией Матери вернулся домой чудом оставшийся в живых солдат. Узнав, кто молился о его спасении, он взял Казанскую икону, и пешком прошёл от Кутузовки в Москве, до Царицина, где в ту пору жила матушка. Звали этого человека Тимофей Фёдорович Хиров.
В целом отношение блаженной Матроны к войне можно определить её же собственными словами: «Если народ теряет веру в Бога, то его постигают бедствия, а если не кается, то гибнет и исчезает с лица земли. Сколько народов исчезло, а Россия существовала и будет существовать. Молитесь, просите, кайтесь! Господь вас не оставит и сохранит землю нашу!»
12. У ЖДАНОВЫХ
Так получилось, что больше всего сведений о московском периоде жизни блаженной Матроны донесла нам Зинаида Владимировна Жданова, у которой матушка жила с 1942 по 1949 год. Со Ждановыми Матрона была знакома давно. Ещё мать Зинаиды, Евдокия получила по молитвам блаженной чудесную помощь: мы уже рассказывали об удивительной судьбе бедной крестьянской девушки, дурнушки и вековухи, которая неожиданно для всех стала женой красивого и молодого московского барина. Именно в этой семье и родилась дочь Зинаида, которая с детства знала о Матроне, и не раз бывала у неё в гостях.
До 1942 года блаженная жила на Ульяновской улице у священника Василия, мужа её послушницы Пелагеи, пока он был на свободе. Об этой Пелагее шла дурная слава. Рассказывали такое: «Была Матронушка в послушании у злой Пелагеи, которая всем распоряжалась и всё, что приносили люди матушке, пропивала или отдавала своим родственникам. Без её ведома матушка не могла ни пить, ни есть. Иногда губы у Матронушки пересохнут, она жалобно просит Пелагею: «Пить хочу», а та, выпившая, поевшая втихаря, лежа на кровати, отвечает грубым голосом: «Не время тебе пить!» Мы тихонько подносим еду и питие, а матушка не берёт — иногда и сутками. Когда умирала «злая Пелагея», (это было летом в Царицыно, в 1949 г.), матушка сказала, чтобы никто не входил в ту избу, а сама принимала в другой, смежной избе. Три дня и три ночи Пелагея кричала, что не может умереть… Матушка молилась, а она кричала: «Возьмите, возьмите». Одна из пришедших, по имени Даша, вбежала к Пелагее, взяла что-то и выскочила. Тогда Пелагея умерла».
Но это случилось уже после войны, а в 1942 году, придя однажды в гости к Матушке, Зинаида Жданова обнаружила такое:
— Я приехала в Сокольники, где матушка часто жила в маленьком фанерном домике, отданном ей на время. Была глубокая осень. Я вошла в домик, а в домике — густой, сырой и промозглый пар, топится железная печка-буржуйка. Я подошла к матушке, а она лежит на кровати лицом к стене, повернуться ко мне не может: волосы примёрзли к стене, — еле отодрали. Я в ужасе сказала: «Матушка, да как же это? Ведь вы же знаете, что мы живем вдвоём с мамой, брат на фронте, отец в тюрьме и что с ним — неизвестно, а у нас — две комнаты в тёплом доме, сорок восемь квадратных метров, отдельный вход… Почему же вы не попросились к нам?» Матушка тяжело вздохнула и сказала: «Бог не велел, чтобы вы потом не пожалели».
Но теперь, как видно, настало время, и Зинаида Владимировна перевела матушку к себе, на Арбат, в Староконюшенный переулок. Здесь в старинном деревянном особняке, в 48-метровой комнате, и жили мать и дочь Ждановы. В этой комнате три угла занимали иконы — сверху донизу. Перед иконами висели старинные лампады, на окнах — тяжелые дорогие занавески… Это было всё, что осталось Ждановым от того богатства, которым владел до революции отец семейства.
Люди потом говорили: «К Матроне все по-доброму относились, никто её не гнал… Однако, жить-то — живи, а ведь кроме Евдокии Михайловны Ждановой никто её у себя не прописывал, все боялись!»
Между тем, и самим Ждановым приходилось очень несладко.
— После ареста папы осень 1941 года, — вспоминает Зинаида Владимировна, — я оказалась в бедственном положении. Война идёт, Москва опустела, все бежали, работать негде, а на мне мать иждивенка. Поехала к Матушке (ещё до того, как она поселилась на Староконюшенном), а она мне: «Работу не ищи, она сама к тебе придёт». И действительно, пришёл человек, друг моего знакомого. Он
