по-старому, всё-то не по-прежнему: и звон по церквам не таков, как был, и милостыни давать не велено; засел у князя Цареградского в тереме великанище Идолище, всем теремом завладел, что хочет, то и делает…
— И ты его клюкой не попотчевал? Эх ты, Иванище, Иванище! Силы-то у тебя вдвое против меня, а смелости нет и в полменя. Ну, давай мне скорее твоё платье каличье, поменяемся; ты стереги моего коня, а я схожу в Царь-град, с Идолищем рассчитаюсь…
Помялся было Иванище, да делать с Ильёю нечего: не отдать добром, возьмёт силою, потому что в бою ему смерть не писана; снял калика свою сумку перемётную, снял своё платье длинное, свою шляпку чёрную, бархатную, земли греческой, отдал Илье клюку здоровенную в девяносто пуд из дерева ярова, а сам сел при дороге коня богатырского стеречь.
Зашагал Илья к Царю-граду, что ни шаг, то по полуверсте отмеривает; пришёл в Царь-град и прямо прошёл в княженецкий двор, к высокому терему.
Идёт Илья, мать сыра земля под ним дрожит, а татаровья, слуги Идолища, над ним подсмеиваются:
— Эй, каличище перехожий! Экий невежа затесался! Наш-то Идолище двух сажен ростом, да и то пройдёт по горенке, не слыхать, а ты идёшь, стучишь да гремишь…
Не глянул на них Илья, подошёл под окно и закричал во весь богатырский голос:
— Ай ты, великий князь Цареградский! Дай-ка ты мне, калике, золотую милостыню, чтобы было мне чем душу спасать!
Слышит князь Цареградский, что голос-то Ильи Муромца, и обрадовался, а Идолище ему говорит:
— Это откуда же такой калика взялся? Кажется, было у нас с тобой, князь, положено, чтобы не давать каликам милостыни, а теперь калика под окном стоит.
А Илья-то уж и зову не ждёт, сам идёт в гридню княженецкую.
Видит он: сидит Идолище две сажени росту, в плечах косая сажень, глазища что пивные чанищи, головища что лоханища, нос что локоть торчит, сидит, прохлаждается, по полхлебу зараз уписывает, по ведру браги сразу пьёт; съест, кричит, чтобы ещё несли.
Встал Илья у дверной притолоки, на Идолище посматривает.
— Ты откуда, калика, взялся? — спрашивает его Идолище. — Аль не слышал, калика, что у нас с князем заповедь положена, милостыни не давать?
— Не слыхал я про вашу заповедь, — отвечает Илья, — а пришёл я с князем Цареградским повидаться.
— Старчище каличище — говорит опять Идолище, — ты ведь много на своём веку исходил, много и повидал; может, видывал и богатыря вашего хвалёного Илью Муромца?
— Как не видеть! — отвечал Илья. — Мы с ним братцы крестовые…
— А расскажи-ка мне, старчище, каков из себя ваш Илья? Больно уж мне хотелось бы его повидать…
— Коли хочешь повидать Илью, так посмотри на меня: он и ростом с меня, и из лица такой же.
— А по многу ли ваш богатырь ест-пьёт зараз?
— Ест он по три калачика, пьёт зелена вина по жбанчику.
— Эге! Так какой же он тогда богатырь! Дрянь он, ваш богатырь! Вот я, так по целому быку зараз полдничаю, по три ведра вина зараз пью!..
Усмехнулся Илья.
— Да, — говорит, — была вот у моего батюшки корова обжорлива: объелась она как-то пойлом да и лопнула; как бы и с тобой, Идолище, то же не случилось!
Осердился Идолище, кричит:
— Как ты смеешь со мною так разговаривать?..
Бросил в Илью нож, но Илья не промах: отстранился, отмахнул нож шапкой, пролетел он в дверь, сшиб с петель, а за дверью двенадцать татар, кого ранил, кого и до смерти убил. Раненые клянут своего Идолища, а Илья говорит:
— Мне батюшка всегда наказывал: плати долги скорёшенько, тогда и ещё дадут!
Пустил он в Идолище шляпой своей греческой, ударился Идолище головой об стену, так что и стену проломил, а Илья добил его клюкой Калининой и всех татар, его слуг, перебил.
Угостил его князь Цареградский, уговаривал остаться жить навсегда в Царе-граде, да не остался Илья.
— Нет, — говорит, — у меня за городом товарищ оставлен.
Пошёл в поле, где оставил Иванища, переоделся опять в своё цветное платье, сел на коня и сказал калике на прощанье:
— Ты, Иванище, вперёд так не делай, не оставляй христиан на жертву татаровьям!
8. Три поездочки и смерть Ильи Муромца
Едет старый богатырь Илья Муромец по полю, видит: разошлась дорожка на три пути, а при распутье лежит белый горючий камень, и на том камне написано: «Кто направо поедет, тому жениться, кто влево поедет, тот богат будет, а кто прямо поедет, тому убиту быть».
Призадумался Илья:
— Богатство-то мне ни к чему, жениться мне не в пору, а поеду-ка я по прямой дорожке, в бою мне ведь смерть не написана.
Поехал он прямо через грязи, болота, через леса дремучие; навстречу ему сорок станишников-разбойников, наезжают из-под тёмных дубов, сами промеж собой разговаривают:
— Экий конь-то богатырский у витязя, экий конь-то знатный у удалого! Мы такого коня и не видывали… Эй ты, молодец, русский богатырь, ты стой, постой, от нас не убежишь…
Приостановил Илья коня.
— Ой вы, братцы, станишники-разбойнички! Вы ночные придорожнички! Вам с меня взять-то нечего: шубёнка на мне в пятьсот рублей, шапочка на мне в три сотенки, а рукавички стоят всего сотенку. Коня своего я не оценивал, на базар не важивал, да и цены ему нет: он броду не спрашивает, через реки, через долы перескакивает…
Засмеялись станишники.
— Вот доброго человека нам Бог наслал, сам про своё добро поведал, чего и не спрашивали!
А Илья Муромец вынимает из своего колчана калёну стрелу, берёт свой тугой лук и намечает сырой столетний дуб: взвилась стрела, загремела, попала в дуб, расщепила его на мелкие кусочки, а разбойники-станишники от одного грому стрелы богатырской на землю попадали, с перепугу ни живы ни мертвы лежат.
Как опомнились они, пустились за Ильёю в дого́ню, побросались перед ним на землю, говорят ему:
— Ох ты, свет наш, богатырь, витязь удалый, ты возьми всю нашу казну, золото, серебро, платье цветное, коней табуны, ты будь нашим атаманом набольшим, а мы тебе станем служить верой и правдою, за тебя в огонь и в воду кинемся…
Посмотрел на них Илья с усмешкою:
— Эй вы, станишники-разбойники! Не надо мне вашего ни серебра, ни золота: кабы брать мне со всех золотой казной, так за мной бы рыли ямы глубокие, кабы брать мне ваше цветное платье, за мной бы были горы высокие, кабы брать мне ваших добрых коней, за мною бы гоняли табуны великие!..
Хлестнул он коня, только они его и видели.
Воротился Илья
